Петр Константинов - Синий аметист

— Что это со мной? — вслух промолвила Жейна. Откинувшись на подушку, закрыла глаза.

Мир она открывала с помощью отца, в стихах Пушкина и Тютчева, среди прекрасной, задумчивой природы Южной России. Сильные и благородные чувства, пробудившиеся в ее сердце, потом были обострены коварной болезнью и неожиданной тревогой, вызванной созреванием ее организма. С тех пор как она заболела, Жейна испытывала непреодолимую жажду счастья. С каждым днем силы ее таяли, но она не отчаивалась. Именно там, в груди, где потихоньку подтачивала ее силы жестокая болезнь, жила светлая надежда на счастье. Девушка проводила многие часы в одиночестве, тайно мечтая о будущем, и эти мгновения как бы снова возвращали ее к жизни…

Где-то хлопнула дверь. Она прислушалась. Снизу доносились неясные голоса. Мысль о госте вновь овладела ее сознанием.

В сущности, что произошло? Почему встреча с этим человеком произвела на нее столь неожиданно сильное впечатление? Означало ли все это что-либо или просто было плодом ее беспокойных мечтаний и одиночества, в котором текла ее жизнь?

Жейна открыла глаза. Из темноты комнаты на нее смотрели глаза Грозева. «Я просто брежу», — подумала она, проводя рукой по воспаленному лбу. Девушка вновь задумалась. Доводилось ли ей прежде встречать этого человека? Где? В Одессе или Константинополе? Такие руки она никогда не смогла бы забыть. А этот четкий профиль навсегда бы запечатлелся в ее сознании.

Жейна облокотилась на подушку. Нет, их гостя она никогда прежде не встречала. Просто это был человек, о котором она всегда мечтала. Девушка прикрыла лицо ладонью, как бы заслоняясь от настойчивого взгляда гостя. Ей хотелось думать об Анатолии Александровиче, об Одессе, но взгляд светлых глаз не давал ей покоя. Жейне вдруг стало холодно, потом горячая волна залила ее всю. Сердце возбужденно колотилось. Она встала и подошла к окну. Все тело горело, но это был незнакомый доселе огонь, вызванный каким-то непонятным волнением.

Девушка распахнула окно. Дождь кончился. Дул свежий восточный ветер. Небо очистилось от туч, последние обрывки которых, подобно птицам, скользили над колокольней. Позади домов на Небеттепе, там, куда опустилась огромная луна, занималась ясная, чистая заря.

Утро было теплым и ясным. На сохнущих от дождя улицах поднимался пар. Джумалия вышел из дому, прошел под мрачным сводом каменных ворот Хисар-капии и спустился по улице, пересекавшей западный склон Небеттепе. На этой улице, недалеко от соборного храма, стоял дом Аргиряди — двухэтажная, симметричная постройка с широким портиком над воротами, который, в сущности, образовывался вторым этажом, выдвинутым несколько вперед. Стены дома были окрашены в пепельный, будто потемневший от времени шафраново-желтый цвет, типичный для старых домов в Филибе, умело прикрывавший изящество и богатство, спрятанные за стенами домов.

Когда Джумалия вошел в комнату Аргиряди, там уже было двое посетителей. Один из них — Игнасио Ландуззи — молодой, несколько полный мужчина с короткими волосами и приятным лицом. По происхождению левантиец, он был потомком богатого суконщика, державшего в Барри контору «Ландуззи». Вот уже пятьдесят лет все Аргиряди вели торговлю с этим домом. Игнасио приходился родственником известному суконщику из Тахтакале Апостолидису и часто бывал в Пловдиве. Обычно он останавливался у Аргиряди, и постепенно все в семье стали его считать наиболее вероятным кандидатом в супруги единственной дочери Атанаса Софии. Однако сама София Аргиряди мало обращала внимания на прозрачные намеки, держалась с Игнасио как с компаньоном и могла поступать как ей заблагорассудится. Единственное, что связывало красивую, властную дочь Аргиряди и мягкого, флегматичного итальянца, это была любовь к музыке и искусству, а, возможно, и врожденное для каждой властной натуры стремление к характерам мягким и безропотным.

Другой гость сидел на широком диване и потягивал ароматный кофе. Это был продавец зерна хаджи Стойо Данов.

Джумалия не любил этого человека. Его присутствие напомнило старому мастеру о предстоящем разговоре и уничтожило приятное настроение, подаренное ему сегодня весенним утром. Джумалия холодно поздоровался с присутствующими и уселся на диване напротив Аргиряди.

Атанас спокойно смотрел на него темными глазами. По морщинам, собранным на лбу, было видно, что торговец думает о чем-то неотложном и важном. Аргиряди мельком взглянул на хаджи Стойо и, убедившись, что тот поглощен какими-то объяснениями итальянца и не в состоянии следить за разговором, обратился к Джумалии: