Петр Константинов - Синий аметист

Вечерело. Офицеры ушли в город еще в обед, с Сабри-чаушем остались лишь онбашия и двое носильщиков. Служба уже начинала надоедать Сабри-чаушу. К тому же из-за войны положение в армии ухудшилось, и только для молодых и богатых офицеров война была удовольствием, развлечением… Сабри-чауш стиснул зубами пустой мундштук и взглянул на ящики. Онбашия что-то писал на них карандашом. Он тоже старался извлечь из войны выгоду: во что бы то ни стало продвинуться по службе, обойти его, двадцать лет прослужившего на складах. К тому же онбашия был молодым и грамотным. В прошлом году он отличился во время подавления гяурского [30] Гяур (тур.) — неверный. Презрительное название болгар. бунта. Офицеры одобрительно относились к нему, часто хвалили. Вот и сейчас пересчитает готовые ящики, напишет что-то на листке и подаст его Сабри-чаушу. Тот взглянет на листок, но прочитать ничего не может, и онбашия отлично это знает. Неграмотный Сабри-чауш подержит листок в руке и спрячет в карман, а тот, другой, знай посмеивается в душе. И только глаза выдают этого пса…

— Хватит, Ибрагим-ага, — не выдержал Сабри-чауш. — Хватит на сегодня…

— Сейчас, чауш-эфенди, — с готовностью отозвался онбашия. — Еще четыре ящика заполним и все…

Послышались шаги: кто-то поднимался по лестнице. Сабри-чауш с досадой посмотрел на дверь и опустил ноги на пол. Онбашия тоже прислушался, застыв на месте.

Дверь отворилась — на пороге показался высокий худой полковник. Заложив руки за спину, он вошел внутрь и медленно оглядел помещение. Над правой бровью у него тянулся тонкий бледный шрам, придававший лицу строгое выражение.

— Где офицеры? — спросил он. Наверное, полковник был родом с юга — произносил слова немного гнусаво и растянуто, как те, кто долго жил в Ливии и Египте.

— Ушли в город, господин полковник, — раболепно ответил Сабри-чауш, вытянув руки по швам.

— Какие у них дела в городе? — по тону полковника было видно, что он разгневан.

Сабри-чауш лихорадочно думал, что ему сказать.

— По службе, паша-эфенди, — вдруг выпалил он.

Грозев понял, что действовать нужно немедленно. В кармане у него лежал бланк документа с печатью портовых властей Стамбула. Два часа назад он заполнил бланк по-турецки, вписав текст, удостоверяющий, что ему, полковнику, надлежит получить три ящика динамита.

— Куда точно пошли офицеры? — резко спросил он Сабри-чауша.

— Не могу знать, паша-эфенди, они мне не докладывают, — пожал тот плечами.

— А меня кто обслужит? — взорвался полковник. Он прошелся по комнате и спросил: — Динамит есть?

— На складе, полковник-эфенди, — с готовностью отозвался Сабри-чауш.

Полковник достал из кармана документ с зеленой печатью и положил его на стол.

— Приказываю погрузить три ящика динамита в телегу, — уже мягче добавил он и оглянулся на дверь. На пороге стоял высокий солдат в синей куртке, которая явно была ему мала. Казалось, она вот-вот лопнет по швам.

— Прими груз, — приказал полковник и снова повернулся к столу.

Сабри-чауш и двое носильщиков спустились по внутренней лестнице в склад. В помещении остался только онбашия. Дончев выступил вперед. Он был возбужден. Скоро у них в руках окажется груз, который предназначался турками для русских. Груз, сеющий смерть в окопах русских, теперь должен послужить им против гурок.

Онбашия не отрывал от него глаз. Потом снова перевел взгляд на офицера. Этот человек плохо говорит по-турецки. Кроме того, одежда его явно с чужого плеча. Онбашия почувствовал беспокойство. У двери словно из-под земли вырос третий, одетый в одежду, какую обычно носили албанцы, служившие носильщиками. Бруцев неподвижно застыл на пороге. Онбашия бегло взглянул на листок, лежавший на столе. Это был какой-то незначительный документ — нечто вроде квитанции портовых властей Стамбула. Он поднял глаза. Люди рядом с ним молчали. Во мраке их тени выглядели зловеще. Великан стоял совсем близко. Это не турки. Что-то словно кольнуло онбашию. Он бросил взгляд на полковника. Тот все еще держал руки за спиной, а кобура пистолета была застегнута. Онбашия прикинул расстояние, которое их разделяло. Полковник поймал его взгляд, потом многозначительно посмотрел на солдата-носильщика. Албанец переступил порог.

Тишина стояла такая, что звенело в ушах. Один из пришельцев встал у раскрытого ящика. Путь к отступлению для онбашии был отрезан. Он выдал себя. Горло ему сдавил страх, который столько раз он видел в глазах поваленной наземь жертвы… Албанец за спиной не двигался.