Петр Константинов - Синий аметист

Бруцев снова стал настаивать на вооруженном нападении на турецкий обоз.

— Да поймите же вы, — убеждал раскрасневшийся семинарист, — нас ведь шестеро. Мы можем напасть на них у постоялого двора Халачева, а потом ищи ветра в поле…

— Уймись, Бруцев, — махнул на него рукой Дончев. — Разве ты не знаешь, что теперь все обозы охраняются… Я уже целый месяц за ними наблюдаю…

— Помнится, Матей говорил, — послышался голос Искро, — что в Татар-Пазарджике, в лавке какого-то Ибрямоглу, продают взрывчатку… Якобы из нее пистоны делают для фейерверков во время байрама. [25] Байрам — самый большой праздник у мусульман.

— Вчера оттуда вернулся мой человек, — отозвался пономарь, — так Ибрямоглу с весны ничего не получал. Даже те запасы, которые у него имелись, и те изъяты…

— Можно сделать другое, — заявил Бруцев, и его черные глаза сверкнули. Он посмотрел сначала на Грозева, потом на других. — Нужно поджечь какой-нибудь обоз. Охрана не посмеет оставаться у телег с взрывчаткой и разбежится. А мы в суматохе сможем взять несколько ящиков динамита.

— А что, и в самом деле, — отозвался Жестянщик, — пожалуй, это самое надежное… — Он умолк, будто хотел послушать мнение остальных.

— Да, можно, — вымолвил Грозев. — Нужно только улучить удобный момент. Дончев утверждает, что обозы с взрывчаткой в последнее время редко проходят через Пловдив.

— Да, — кивнул Дончев, подтверждая сказанное Борисом. — Сейчас все направляется через Хаинбоаз. [26] Перевал в горах Стара-Планина. В Пловдиве осталось всего два склада — большой, у постоялого двора Меджидкьошк, и поменьше — в доме Текалы. По всему видно, оба снабжают армию, и подобраться к ним невозможно. Единственный склад, с которого проходящие войска получают оружие и боеприпасы, это тот, что расположен в маслобойне, у пазарджикской дороги.

— Там очень сильная охрана, — безнадежно махнул рукой Искро.

— Охрана-то сильная, — согласился Дончев, — но туда легче всего пробраться. Коста Калчев в эти минуты сидит в кофейне Караибрагима, чтобы разузнать у турок кое-какие подробности, а в чесальной мастерской, что напротив маслобойни, я оставил Кицу, сестру мою. Она должна понаблюдать, что станут делать турки. Медлить нельзя. Вряд ли сюда еще раз подвезут взрывчатку. Все направляется к Нова-Загоре.

— Хорошо бы уже сейчас определить людей, — предложил Искро, — чтобы мы были готовы, если выдастся удобный момент.

— Кроме того, — спохватился вдруг Дончев, — лучше всего действовать вечером. Тогда в складе остается только помощник офицеров Сабри-чауш, [27] Чауш — сержант в турецкой армии. онбашия [28] Онбашия — ефрейтор в турецкой армии. и двое-трое солдат-носильщиков. Вся охрана снаружи, а в помещении только эти. Офицеры обычно расходятся по кабакам.

— Сколько человек охраны? — поинтересовался Грозев.

— Шесть или семь, — ответил Дончев. — Но всегда поблизости войска…

Снаружи послышались шаги. Матей Доцов вышел. Через несколько минут он вернулся с сестрой Дончева Кицой — худой женщиной с продолговатым лицом, бледным от смущения и спешки.

— Что там на маслобойне? — спросил ее Дончев.

Кица оглядела собравшихся, словно сомневаясь, стоит ли говорить в присутствии стольких людей, и ответила:

— Драгойчо, что служит у них возчиком, сказал, что завтра они уезжают в Пазарджик…

Дончев бросил взгляд на Грозева:

— Нужно действовать… Это наша последняя возможность…

Все зашумели. Искро и Бруцев громко заспорили.

Прибыл и Калчев. Он тоже узнал, что через два дня собираются вывозить склад. Об этом говорили турки в кофейне.

— Надо напасть на них! — решительно заявил Дончев. — Встретим их на дороге в Пазарджик…

— Да поймите же вы, это невозможно! — воскликнул Калчев. — Обоз сопровождают два конных наряда, что стояли лагерем в Каршияке.

Все наперебой принялись предлагать, как лучше поступить. Грозев молчал, сосредоточенно думая о чем-то. Из глубины комнаты на него с надеждой и нетерпением глядел Бруцев. Он любил Грозева именно в такие минуты, когда тот сбрасывал светский лоск, словно змея кожу, и оставался в подлинном своем обличье — хыша-бунтовщика. [29] Хыш (ист.) — болгарский революционер-эмигрант в Румынии в период турецкого рабства.

Грозев поднял глаза. Они светились решимостью.

— Попробуем, — коротко сказал он, все еще перебирая что-то в уме. — Мне кажется, что сможем…

Сабри-чауш сидел, задрав ноги на стол, и наблюдал, как солдаты укладывают в ящики тяжелые гаубичные снаряды. Медные гильзы зловеще поблескивали, будто металл смеялся, издеваясь над людьми.