Ольга Гурьян - Набег

— Дурачок ты мой, чудачок ты, дитятко, куда же ты бежишь? Приходи, Завидка, сегодня вечером домой, помиришься с отцом. Он добрый, отец-то, а щей поест соленых — еще добрей станет. Приходи, Завидушка… А вот это на тебе покамест. Пирогов себе купи, иль холодец, покушай. Он сытный, холодец-то, с чесноком варенный. Да придешь, что ли?

— Приду, — ответил Завидка.

И гончариха ушла, успокоившись, по своим делам, аЗавидка обернулся и увидел ужасное зрелище.

— Тот скрылся — этого к господину отведем! — кричал взбешенный слуга, потирая плечо, где холст был запачкан Куземкиным сапогом.

Макасиму накинули веревку на шею и потащили его к господину Глебу. Старик горько плакал и даже не упирался.

Господина Глеба дома не оказалось, и Макасима до времени заперли в сарай на замок.

Богатые гости не захотели развязать свои тюки, разложить товары. Видно, не надеялись сбыть их на захолустном торгу. Но старшой их явился к господину Глебу с просьбой, нельзя ли им день или два побыть в детинце, пока выяснится, какая дорога безопасней от половцев. Господин Глеб ответил, что сам опасался набега, но слух оказался ложным и путь на запад открыт. Гость уже собрался уходить, когда вошла госпожа Любаша и стала просить, не покажут ли они ей свои товары — ей-де давно пора обновы купить, вся-де обносилась.

Гость острым взглядом окинул ее с ног до головы, увидел и длинное нижнее платье зеленого шелка, шитое по подолу золотом и каменьями, с узкими рукавами и золотыми поручнями, и верхнюю короткую, с широкими рукавами одежду багряного цвета, с узорной каймой, и головной платок из индийской кисеи, затканной золотыми цветочками.

Он низко поклонился ей, сказал, что не думал увидеть в глуши такую знатную женщину, не то давно бы поспешил показать ей свой товар, и обещал вскоре принести все, что есть у него лучшего, и привести с собой младших своих товарищей.

Гости заставили себя ждать, но наконец явились все трое, а за каждым из них вооруженный слуга нес небольшой тюк.

Первым разложил свой товар самый младший, и госпожа Любаша тихо ахнула.

— Цареградская паволока, — провозгласил гость и бережно развернул кусок ткани.

Малиновый шелк, испещренный многоцветными шашками, лег на столе пышными тяжелыми складками. Изменчивый узор каждый раз повторялся по-новому. В одной шашке зеленая лавровая ветвь, в другой — мелкие цветики, в третьей — огненно-желтый шар подсолнечника. Как гончариха перед коробейником, замерла госпожа Любаша перед богатым гостем.

А тот, чуть прищурив глаза, сложил ткань и снова завязал ее в тюк.

— Из Царьграда? — спросила она вдруг охрипшим голосом, лишь бы что-нибудь спросить, нарушить очарование.

— Это царьградская ткань, — ответил гость. — Чтобы добыть ее, я переплыл море и выменял на соболиные и бобровые меха. Теперь же везу ее в далекую Чехию и оттуда вернусь со слитками красной меди. Но если госпоже этот узор кажется бедным, у меня много еще есть паволок и аксамитов прекраснее и дороже этого.

— Нет, она хороша, — бледно улыбаясь, сказала госпожа Любаша. — Вот бы Георгию из этой паволоки плащ.

— Довольно у него плащей, — перебил господин Глеб. — Больше, чем надобно.

Госпожа Любаша не посмела возразить, опустила голову.

Тогда выступил второй гость. Взял из рук слуги тючок много меньше первого и долго его раскрывал. Один за другим падали шелковые разноцветные платки, и гость небрежно откидывал их в сторону. Наконец развернул он последний платок, темно-вишневый, и медленно отошел.

Нежнейший, прозрачный, ни с чем несравнимый, чуть желтоватый, слегка розоватый, гладкий и теплый на взгляд, как лепесток цветка в летний полдень, открылся удивленным глазам большой ларец. Посреди присели два чудища. Хвосты их срослись, образуя дерево. Среди многократно переплетенных древесных ветвей птицы радостные и птицы печальные. И одна птица разрывает свою грудь, питая птенчиков, а другая летит, изогнув шею, и через плечо смотрит, как охотник, скрываясь средь листьев, спускает с лука крылатую стрелу.

— Это тоже из Царьграда? — прошептала госпожа Любаша.

— Нет, то новгородская работа, из рыбьего зуба выточена, — гость ответил. — Давали мне за него семь кусков дорогих аксамитов, не захотел я за эту цену отдать. Теперь везу ее в город Прагу, не найдутся ли у тамошнего короля алые яхонты доверху ими ларец насыпать. За такую цену, так и быть, уступлю ларец.

— Нету у меня яхонтов, — грустно молвила госпожа Любаша.