Ольга Гурьян - Край Половецкого поля

А как увидели, что лубяная, со злости ногами растоптали.

Тут один разбойничек носом повел, закричал:

— Ой, горелым пахнет, каша подгорает. Не пропадать же добру.

Сели в кружок, из онучей ложки вытащили, стали кашу хлебать и говорят скоморохам:

— И вы садитесь с нами, поешьте, на всех хватит. Мы люди добрые, справедливые. Вы эту кашу заварили, нехорошо будет, если мы сами все съедим, вам не дадим.

Скоморохи ограбленные сидят, кашу со слезами глотают, а ослушаться не смеют — у тех топоры. Похлебали немножко. Разбойники кашу доели, дно у горшка выскребли, горшок об дерево трахнули, черепки посыпались. Подхватили разбойники скоморошье добро и во мгновение скрылись, будто их и не было. Будто сон полуденный страшный. Будто ударил гром из ясного неба, крепкий дуб в щепы разнес, и опять все тихо.

Ядрейка полез в кусты, птичью голову выволок. Длинный клюв у него треснул, хохолок на затылке растрепался. Смотрит Ядрейка на птичью голову, говорит:

— Эх, опять сначала начинать!

Еван сидит бледный, челюсти сжал, скулы желваками выступили. Прямо перед собой смотрит, ничего не видит. Обезумел.

— Что же, — говорит Ядрейка. — Долго ли нам здесь сидеть? Слезами горю не поможешь. Надо нам из леса выбираться, людское поселение искать. Поскачем, попляшем, опять заживем по-прежнему.

А Еван не слышит. Сидит, дышит тяжело, рукой за сердце схватился.

— Ох, Вахрушка, — говорит Ядрейка, — подбери черепок побольше, набери воды из родничка. Надо его водой спрыснуть.

Спрыснули Евана водой, он глазами захлопал, утерся, вздохнул и говорит:

— Испить дайте!

Вахрушка еще водицы зачерпнул. Еван отпил, поднялся и говорит:

— Ну, пошли!

Пошли они. Что уж там рассказывать, как они шли. Леса-то дремучие, непроходимые. А они идут.

Ягодой питались: черникой, голубикой и земляникой. Глухоманью пробираясь, рубахи все оборвали, руки-ноги исцарапали — саднили. Обессилели вовсе.

А Еван упрямо все вперед прет. Как Ядрейка с Вахрушкой захотят прилечь отдохнуть, Еван побелеет весь, оскалится, брови нахмурит, прикрикнет:

— Пошли, пошли!

А они едва ноги тащат.

Тут бы им заблудиться и вовсе погибнуть, да еще на второй день к вечеру набрели они на ручеек и пошли по его течению. А еще через сутки вывел их ручеек к берегу реки.

На том берегу, на крутом, стены высокие земляные насыпаны, частоколом деревянными утыканы. А над стенами маковку деревянной церковки видать. И по крутому склону два монашка муравьями карабкаются вверх, воду из реки на коромыслах тащат.

А у ближнего бережка сидит в лодке монашек маленький, старенький, сморщенный. Подрясник на нем от годов порыжел. Бороденка белая, в три волоска. Сидит монашек, удочку закинул, с поплавка глаз не сводит.

Поплавок встанет, ляжет, — привстал и под воду ушел. Монашек заторопился, вскочил, схватился за удилище обеими руками, тащит изо всех сил через плечо на выброс. А рыбина, знать, тяжелая, удилище негнуткое, скрипит — сейчас треснет, сейчас рыба уйдет.

Не выдержал Ядрейка, как был, кинулся в реку, вода ему по пояс. Ухватил Ядрейка рыбину, пальцы ей под жабры засунул, к животу прижал. Она скользкая, колючая, весь живот, проклятая, исцарапала. А монах удочку к себе тянет.

Удилище треснуло, леска порвалась, Ядрейка от толчка навзничь упал. Однако же рыбину не выпустил, поднялся, весь мокрый, рыба ему хвостом по бокам бьет.

Он ее в лодку бросил, монашек на нее навалился, чтобы опять в воду не ушла. Ахают оба над ней, восторгаются — ну и щука, всем щукам бабушка! Не щука — рыба-кит.

Успокоились они немножко, монашек говорит:

— Это Бог тебя мне в помощь послал. Щука-то какая!

Ядрейка говорит:

— Эка щука! Такую и князю на стол подать не стыдно. А за мою помощь и ты мне помоги.

— Не князю, а игумену, — говорит монашек. — А в чем твоя нужда?

— Оглянись ты, — говорит Ядрейка. — Видишь, не один я, трое нас. Вон под кустом сидят — старый человек и малой мальчишка. Трое нас. А ограбили нас в лесу злые люди, и теперь мы нищие и нагие и с голоду помираем. Помоги!

Оглянулся монашек, увидел Евана и Вахрушку, говорит:

— Садитесь в лодку. Я вас в монастырь отвезу. Там вас накормят.

Когда боярин Сидор Добрынин вернулся домой после неудачной погони за скоморохами, почувствовал он себя плохо, лег на деревянную кровать, на медвежьи шкуры, укрылся потеплей: пропотеть бы, потом бы болезнь вышла. А не лучше ему. Призвал боярин лекаря, настои пил из горьких трав, а не легче. Тут он понял, что пришел его конец.