Анатолий Брусникин - Герой иного времени

Пригляделся Сысой Авдеич — батюшки! Папаха косматая, а под нею длинное дуло горского ружья.

Подхватил порты, хотел бежать — какое там. Захрустело, затрещало в зарослях. Догнали раба божьего, по головушке стукнули, наземь повалили.

Увидел он над собою рожи страшные, черные, бородатые. Абреки, четверо. Потом еще двое спустились. Один нарядный, с острой бородкой, с крюкастым носом. Другой жирный, кривошеий, с бабьей мордой.

Заговорили лихие люди меж собой по-черкесски. Наречие это Сысою Авдеевичу было известно, по коммерческой необходимости.

Носатый у них, видно, был главный.

— Что ждете? — сказал он. — Этот русский видал нас. Предупредит.

Над головой окоченевшего Жукова сверкнул преогромный кинжал. Вместо того, чтоб прочесть отходную, Сысой Авдеич зажмурился и не своим голосом взвизгнул.

— Погоди, Байзет, — раздалось откуда-то издалека, будто со дна морского. — А ну поднимите его.

Грубые руки взяли погибающего под мышки, поставили на ноги.

Главный душегуб впился в него злющими черными глазами, будто заколдовать хотел.

— Кто таков? — спросил по-нашему.

— Сысой Великий, Сысой Печерский, — бормотал Жуков, ничего не понимая.

— Ты что за человек, Сысой? — Откуда-то колдун прознал, как зовут раба божьего. — А, сам вижу. Ты человек, который помирать не хочет.

И засмеялся.

Жирный — он стоял сбоку — молвил на лезгинском (этот язык Сысой Авдеич тоже понимал, доводилось бывать в тех краях):

— Великий у тебя ум, Эмархан. Я догадался, чего ты хочешь!

Четверо остальных лезгинского, похоже, не знали. Они стали спрашивать начальника на черкесском, почему он не дает зарезать русского.

— Тот, кого мы ждем, хитер и осторожен, — ответил им Эмархан. — Мимо места, удобного для засады, наверняка промчит вскачь. Трудно будет целиться. Если промажем или только раним, плохо. Стреляет он, как шайтан.

— На все воля Аллаха, — сказал Байзет. Он среди четырех черкесов годами был старший.

— Аллах помогает умным.

И главный злодей снова перешел на русский:

— Что тебе дороже, Сысой, — жизнь или нога?

— Жизнь, ваше степенство, — не замедлился с ответом Жуков.

— Ну тогда терпи.

Эмархан кивнул толстяку. Тот взмахнул ружьем. Кованый приклад с размаху опустился на лодыжку Сысоя Авдеича. То-то больно! Заорал он, сердешный, повалился.

— Сейчас не кричи, потом кричи, — наклонился над ним крюконосый мучитель. — Если жить хочешь. Подъедут двое. Вот тогда плачь, проси помощь. Христом-Богом и по-всякому, как у вас принято. Ты меня понял или нет?

Говорил он негромко, но до того страшно, что Жуков и орать позабыл. Хотел спросить, зачем это, но не осмелился. Обещал всё в точности исполнить, только пусть больше не бьют, не терзают.

Вдруг донесся частый стук. С русской стороны на дорогу вылетел конный в стелющейся по ветру бурке.

— Едут! Едут! — закричал по-черкесски. — Из ущелья! Двое! Один в черном! Другой в белом!

— Мужчина в чем? — спросил Эмархан.

— Не поймешь. В башлыках они.

— С коня спустится мужчина, — сказал главарь. — В него и стреляйте. Если же оба останутся в седле или оба спустятся, в черного целим я, Реза и Байзет. Остальные четверо в белого. С пятидесяти шагов по неподвижной мишени такие джигиты, как вы, не промахнутся.

Черкесы переглянулись.

— Ты не говорил, что их будет двое и что там женщина. Убивать женщину — харам.

Это сказал Байзет.

— Я говорил, что за голову этого человека дают тысячу рублей. На самом деле три. Хотел остальное себе взять. Но так и быть, все три тысячи будут ваши.

Черкесы загалдели промеж собой, а толстый Реза по-лезгински шепнул (Жуков слышал):

— Господин, как можно? У нас совсем нет денег.

— У него письмо, которое может стоить мне жизни, — так же тихо ответил Эмархан. — Пусть грязные псы забирают выкуп себе.

Черкесы закончили спорить.

Старший, прищурясь, спросил:

— А русские с наградой не обманут?

— Нет. В бумаге написано: три тысячи тому, кто доставит его или его голову. Этот человек убил большого начальника. Я ручаюсь, что деньги будут ваши.

(По-ихнему это звучало «даю свою правую руку»).

Ручательство успокоило остальных.

— Пусть все они переубивают друг друга, — сказал Байзет. — На место, джигиты!

Кроме Эмархана все побежали вверх по склону, в заросли.

— Если он не слезет с коня, я тебя, как барана, зарежу, — сказал напоследок Сысою Авдеичу жуткий человек.

И тоже убежал.

Остался страдалец лежать посередь дороги. Боялся пошевелиться, нога казненная пылала огнем. Но не кричал Жуков, силы берег. Только поскуливал. И молился, всё время молился святым заступникам.