Акакий Церетели - Баши-Ачук

Кахетинский царь Теймураз I почитал себя в глубине души новоявленным псаломопевцем Давидом.

«Мы, Багратиды, — потомки Давида. Он, так же как и я, был венценосным стихотворцем», — думал Теймураз, забывая, однако, что Давид царствовал по внушению свыше, а он, Теймураз, — только по соизволению своих же подданных. Давид воевал с амалекитянами, а он, Теймураз, борется здесь с персами и лезгинами. В политике Теймураз оставался поэтом, в поэзии — политиком — и готовил своему царству тяжкое будущее. Многие понимали, куда приведет этот путь, но разве кто дерзнул бы высказаться открыто? А так, втихомолку, кое-где слышались укоры и порицание.

Зима только начиналась. В камине гудел огонь. Звонко потрескивали ясеневые поленья. Перед камином, уставившись взглядом в пылающие угли, сидел юноша. Тут же неподалеку полулежал на тахте старик. На лицо его временами набегала тень, — казалось, старик беседует о чем-то сам с собою.

Молодой человек вдруг поднял голову и спросил старика:

— Что случилось? Почему за последнее время царь никогда не появляется на приеме, все сидит у себя, запершись на замок?

— Видно, опять надувает свою волынку, — холодно отозвался старик.

— Волынку?

— Да! Он и прошлую весну просидел запершись — и написал, нам на радость, «Лейл-Меджнуниани». Как-то летом он сложил «Шам-парваниани», а осенью сочинил «Хвалу плодам». Вот и сейчас пишет, верно, что-нибудь подходящее к зиме.

— Что ж, это не плохо! Пусть пишет! И то хорошо на досуге.

— Досуг? Да разве у царя может быть досуг?! Нет, сынок. Когда царь тянет волынку и от него только и слышно «дуу-ду, дуу-ду» — подданным остается только подвывать.

— Давид Строитель тоже был сочинителем, но его царству от этого не было ущерба.

— Давид, по примеру пророков, славил творца вселенной, его ямбы подобны молитве; а шаири Теймураза — шутовство.

— Он соперничает с Руставели!

— Хм! Источник бессмертия и с превеликой натугой вырытый колодец — кто может их уподобить!

— А послушать только царедворцев! Они твердят ему совсем другое…

— То-то и есть, сынок! Лесть губит всякое начинание. Лицемерие и фарисейство всегда были присущи придворным — это их ремесло. Удивительно только, почему царь им верит?

— Своего рода недуг, очевидно… вроде как с той царевной из сказки.

— Какой царевной?

— Неужто не слышал? Или забыл? Некая красавица царевна ходила каждое утро к источнику и, умывшись, спрашивала: «Скажи мне, источник, кто из нас краше: я, солнце иль луна?» — «Хороши и ты, и солнце, и луна, но Этери прекрасней всех», — слышалось каждый раз в ответ, к великой досаде царевны. Так и с нашим царем… Написав что-либо, он спрашивает: «Кто же лучше: я, Чахрухадзе или Шавтели?» — «Хороши и ты, и Чахрухадзе, и Шавтели, но Руставели прекраснее всех», — нашептывает ему собственный разум; и сердце царя терзает зависть.

— В том-то и несчастье, сынок: стоит только зависти проникнуть в сердце, как дух тоже начинает хиреть. Зависть, сын мой, — великий грех, а на наших царях и на всем их роде и без того не мало тяготеет грехов. Так, царь Александр, покойный дед Теймураза, все сетовал: народ-де в Кахети размножился; застроили всю страну, и ему, видишь ли, негде стало охотиться! Господь, услыхав этот ропот, разгневался на царя и покарал его. Слыхано ли было в Грузии до той поры, чтобы сын враждовал с собственным отцом? А вот сын Александра, Давид — отец нашего Теймураза, заточил царя Александра в темницу; позднее второй его сын, вероотступник Константин, умертвил отца, а заодно с ним и своего родного брата Георгия. Вот какие смертные грехи, сын мой, тяготеют над этой семьей! Много пролито крови и много еще потребуется жертв, чтоб искупить ее и очиститься! — заключил старин с глубоким вздохом и перекрестился.

— Да простит им бог, да не взыщет господь с нашего царя за грехи его предков! А если и взыщет, да не падет гнев божий на царство Теймураза! — произнес юноша с горечью и обнажил голову.

— Аминь! — воскликнул старик, простирая руки к небу.

А в то самое время, когда вельможа и его сын порицали царя, сидя у камина, Теймураз в самом деле сидел запершись в своих покоях и пребывал в тяжелом раздумье; но мысли его были далеко от Руставели.

Перед Теймуразом лежали два письма: одно с севера, другое с востока. [10] Имеется в виду Россия и Персия. Первое — любезное, ласковое, обнадеживающее — радовало сердце; другое — полное угроз и попреков — сокрушало его.