Акакий Церетели - Баши-Ачук

— Слава тебе, господи! Радостную весть ты принес нам. Поистине приятно… А ты не узнал, кто он и что ему нужно?

— Мне он пока ничего не сказал, торопится вас повидать. Если прикажете, явится, как только обсохнет.

— Прекрасно… Приведи его!

Управитель вышел, а Заал, придя в доброе настроение, сказал жене:

— Видно, не из простых. Какой смельчак! И ловок к тому же на редкость! Слышала? Пловцы не решились сунуться в воду, а он, можно сказать, взял да перешагнул разбушевавшуюся Арагву. Сказать правду, даже я в юности навряд ли решился бы…

Мариам рассмеялась.

— Ты чего смеешься? Вспомнила небось, как я, чтобы покрасоваться перед тобою, кинулся верхом в Алазань? Эх, всему свое время! — добавил князь со вздохом.

Управитель ввел в комнату молодого человека. Высокий, с тонкой талией, широкоплечий, с растрепанной копной волос, с откинутым за плечо папанаки, с тонкими закрученными усиками на бритом лице — юноша был весьма приятен на вид.

С достоинством скрестив ноги, [3] Знак почтительности к старшему. он приветствовал князя низким поклоном.

— Гамарджоба! — поздоровался с ним эристав.

— Да пошлет тебе господь победу во все твои дни, мой государь! — ответил гость и еще раз поклонился.

— Слава тебе господи, спасся ты от гибели. Зачем подвергал себя такой опасности? Чего ради?

— Стоит ли, государь, говорить обо мне, когда опасность угрожает всему христианскому миру? К тому же я не думал, что меня ждет такое испытание… На коня понадеялся… Сколько раз я кидался на своем Абхазуре в бурные волны, и он всегда с честью выносил меня на берег; а нынче не повезло, одолела нас самая обыкновенная река. Так ему, видно, на роду написано, — заключил гость с тяжелым вздохом; на глазах у него показались слезы.

— Жаль тебе твоего Абхазуру, я вижу, и очень!

— Я любил его, государь мои, как родного брата. Сам его вырастил, выходил.

— С волнами мой конь, может, и не справится, но на суше нет ему равного… Дарю тебе взамен моего Арабулу!

Юноша шагнул к князю и, преклонив перед ним колено, приложился к краю чохи. Управитель, пожав плечами, с завистью оглядел награжденного князем пришельца.

— Слышишь, управитель? Чего мнешься? Оседлай Арабулу твоим золоченым седлом, оно тебе пока ни к чему, потом получишь другое, — приказал эристав.

— Не лучше ли, мой господин, пожаловать гостю рыжего мерина?

— Разве тебя кто спрашивает? Делай, что приказано!

— Воля ваша, мой господин, но к Арабуле окаянному не подступишься с седлом.

— То есть как не подступишься?

— Да вот— не дается! С год уже никто на него не садился. Два конюха с трудом выводят из конюшни… Одичал конь.

— А ты не тревожься! Кому подарили, тот пусть и справляется!

— Да на что ему конь, на которого не сядешь?

— О господи! Заладил одно! Только глупого нельзя сделать умным, а буйного всегда можно укротить. Ты что скажешь, юноша?

— Справлюсь божьей и вашей милостью! Люди сказочных крылатых коней обуздывают, как же мне не справиться с обыкновенной лошадью, — с улыбкой отозвался гость.

— И я так же думаю. Владей на здоровье! А теперь расскажи, откуда ты и зачем к нам прибыл?

— Я из Кахети, ваша милость.

— Из Кахети? А разве дорога открыта?

— Нет, государь, но у меня фирман.

— Ты же сам как будто имеретин?

— Имеретин, только я давно уже покинул родные края и живу в Кахети. Послал меня ваш зять, Бидзина Чолокашвили.

— Что случилось? В чем дело?

— Он приказал передать вам письмо, мой государь, в нем все сказано. — Юноша вынул из-за пазухи письмо и подал князю. — А это старшей госпоже — от дочери.

— Удивительно, как письмо не промокло?

— Я завернул его в вощеное полотно.

Эристав поспешно вскрыл письмо и стал читать про себя. Княгиня принялась искать очки. Имеретин и управитель молча глядели на них. Читая письмо, князь явно волновался и несколько раз кидал взгляд на имеретина.

— В своем ли он уме? Мыслимое ли это дело? — спросил Заал гостя.

Имеретин молча указал взглядом на управителя. Эристав понял и отпустил его. Ушла и Мариам за очками, Князь и имеретин остались одни.

— Он пишет: «Гибнет христианский мир, в церквах не справляют службы, умолкли колокола, иконы осквернены, храмы поруганы». Слыхали об этом и мы, да что поделаешь, — нет у нас сил. Бог покарал нас гневом своим, надо терпеть, положившись на волю божию.

— Не пристало мне перечить вам, мой государь, но кто не знает притчи о еврее, который, чувствуя, что тонет, воззвал к богу: «Спаси меня, господи!» А господь ему ответил: «Пошевели-ка сам рукою, и я тебе помогу…»