Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

Слух о войске князя Дмитрия далеко разошелся от Коломны. Нашлись людишки, пересказали виденное тверскому князю Михаилу. Дрогнул и Михаил. Коли Дмитрий решился встать на пути ордынского тумена и остановил десять тысяч ордынских всадников, разве ему Тверь супротивница? Михаил послал бояр замириться с Дмитрием, да чтобы затем поглядели па московское войско. Не привирают ли доводчики? Тверские послы привезли в Коломну известие, что князь Михаил свел своих наместников из всех городов великого княжения владимирского, вместо меча воздвиг к брату своему Дмитрию крест, привезли откуп за пограбленное и разрушенное и десять тысяч рублей долга Ивана, тверского княжича.

Дмитрий принял послов с лаской, Ивана отпустил, сказал, что готов составить грамоту с тверским братом, чтобы установился промеж Москвы и Твери вечный мир. Олень в воде омочил копыто, похолодали зори, побежали рыжие огоньки по березам и кленам, курился седой туман от обильной росы на лугах. Сакмагоны стерегли каждое движение всадников Ачи-хожи. Пал густой туман с вечера, закрыл непроглядной пеленой огни костров ордынского стана. Стерегли и не устерегли. Доносился шум из ордынского стана, ржали кони: на рассвете, когда туман начал рассеиваться, увидели, что Ачи-хожа снял ночью юрты и ушел.

Вслед помчались сакмагоны, догнали тумен Ачи-хожи и обозначили сигнальными дымами его путь. Ачи-хожа уходил на Зарайск, а оттуда к реке Дону, к переправам возле устья Непрядвы через Куликово поле, на Комариный брод...

Ушли...

— Будут, будут, князь, битвы,— утешал Боброк,— будут, князь, тебе победы, но такой полной, такой совершенной победы не случится. Ни один твой воин не убит, не пролилось капли крови, а рать ордынская бежала. То, князь, великая победа!

Князь Владимир спешил ставить град Серпухов. Он дал купцам и черным людям льготы, освободил от десятины, от черного бора, от ордынской выдачи. Росли не по дням, а по часам дубовые стены.

Князь поехал в Троицу и просил Сергия поставить в Серпухове монастырь, дабы был бы город и духовной крепостью.

— Мы все время шли на север,— ответил Сергий.— То будет первый шаг на ордынскую окраину! С богом, князь!

Сергий позвал иеромонаха Афанасия:

— Настал и твой час, брат! Зовет князь Владимир ставить монастырь в Серпухове на Оке! Потрудись во имя господне!

Афанасий отдал свое летописание иеромонаху Савве и тронулся с Сергием на Оку. Они соглядели место для церкви на высоком берегу, при впадении реки Нары в Оку, и заложили церковь. Первые камни Сергий положил своими руками во имя пречистой богородицы в девятый день декабря. Сначала Коломна, а теперь Серпухов выставился крепостными стенами над рекой Окой угрозой Орде.

И у Ольгерда, и в Твери, и в Рязани, и в Москве, и в Орде предчувствовали, что должны свершиться великие события, великие перемены, что равновесие на Руси разрушается. Москва становится неодолимой силой, и это нетерпимо для Орды.

Везде готовились к грядущим битвам. Мамаевы тумены рубились с туменами Амурат-хана. Мамай рвался к единодержавной власти, спешил опередить Дмитрия, дабы Москва не успела утишить своих соперников и взять под свою руку всю Северную Русь. Дмитрий ковал оружие, его воеводы во всех городах готовили горожан к ратному делу, готовили пешие полки, обряжали их в доспехи, учили действовать длинными копьями, кузнецы ковали железные стрелы для самострелов со стальным луком. Ольгерд тешил Михаила обещаниями помощи. Мамай вел тайное дело с Некоматом, чтобы поднять на Дмитрия еще раз тверского князя.

В Москве затевалось темное дело.

Давно недомогал боярин Василий Васильевич Вельяминов. Не пошел он с князем Дмитрием на Ольгерда, не побывал в дни противостояния на Оке под Коломной. Ударили морозы, московский тысяцкий позвал проститься князя Дмитрия к себе в усадьбу на Воронцовом поле. Вельяминов сидел в глубоком кресле. Куда девалась его тучность. Меньше чем за год осел он, как оседает пышное тесто, когда вдруг охватит его холод. Под глазами нависли мешки, погасли глаза, полуприкрытые веками, бессильно струилась по груди борода.

Князь остановился перед боярином.

— Ты звал меня, Василий?

— Звал! — тяжко уронил Вельяминов.— Пришел мой час. Служил деду твоему, дяде твоему, отцу твоему, тебе... Все вы разные, всяк на свое лицо, а я один. Держал я град Москву тысяцким, когда невелик был городок, и тысячи-то жителей в нем не насчитывали. Ныне не тысяцким меня назвать, а по-ордынски — темником. Долгая жизнь, я гляжу — всего лишь вчера вошел в ворота, и вот он, и выход... В один день все вы, великие князья, вместились. Помню твои восторженные глазенки, когда шел ты на Суздальца во главе московских дружин! Какой бог послал тогда тебе Волынца?