Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

Первым встал Василий Вельяминов. Постарел боярин, одышка одолевала, осторожным стал.

— Пусть идет Ольгерд!— приговорил Вельяминов.— Перемирие не мир! Будет нужда — не уйдет от меча! Михаил с нами с глазу на глаз останется!

— Тяжкий будет бой, если биться! — сказал воевода Александр Иванович.— Русь горит, как на земле встала, избу смерд наново рубит в семь ден, а вот воинов не воскресим! Нужны нам воины.

— Побить Ольгерда,— молвил Андрей Кобыла,— это свою силу перед Ордой показать. Рано!

Приговорили перемирие с Ольгердом до петрова дня и с Михаилом мир, лишь бы ушел жестокий литовец...

Уходил Ольгерд спешно, выбрасывая вперед разъезды, опасаясь перехвата из Перемышля, держал сторожевой полк со спины — а вдруг дружины, что шли в Москву из Переяславля, ударят вслед? Ходить умел быстро, пути выбирал неожиданные, змеей вполз на Русь, змеей уползал. Его движение на Москву обозначалось сигнальными дымами, и провожали его сигнальные дымы. Шел на Москву, пытаясь поймать дымарей, уходил — не рассылал к кострам разъезда, и без того таяло его войско.

Возвратившись из-под Москвы в Тверь, Михаил метался в ярости и опаске. Остался один на один с Дмитрием, одна надежда на Орду.

Идти в Орду — надо нести богатый выход, надо нести редкостные подарки, чтобы хана умилостивить, одарить Мамая, а это не так-то просто. Мамай не охотник до мехов и до золота, не покидает ни летом, ни зимой своей юрты. Давно одарен сверх меры доспехами, дорогим оружием. Подарки берет для своих воинов, этим только и можно покорить его сердце, а женам его надо везти украшения из лала, редчайшего самоцвета, что находят в ущельях Каменного пояса, смарагды и соболиные меха.

Поскакали княжьи тиуны и доводчики по волостям собирать ордынские «выходы». Михаил призвал тверского владыку епископа Василия, своего отца крестного, и сказал ему:

— Доколе стоит Москва, не иметь нам в Твери покоя!

И без княжеского напоминания истина владыке известная. Ревновал и он к Москве. Мечтал о власти митрополита всея Руси. Князя не оспорил, но и не поддержал, догадываясь, что не спорить призвал его князь, а требовать.

— Пишу патриарху жалобу на митрополита Алексея за его обман и обиду Твери. Москва и Тверь должны быть равными перед церковным престолом...

Василий помалкивал. Ему-то ведомо, что митрополичье звание получается дарами Москвы патриарху, а за него, за Василия, Михаилу, князю тверскому, дарить в Царьград нечего.

— В Москве свой митрополит, а почему Твери не иметь?— спрашивал Михаил.

Усмехнулся про себя Василий. Разумен князь Михаил, княжение держит грозно, а вот в церковных делах непонятлив. Одна митрополия — то власть, две — уже двоевластие. В одной митрополии все церковные средства в одной руке, а, если разнести те средства на десять рук, что же останется патриарху в Царьграде?

— Бью челом патриарху,— продолжал Михаил,— быть епископу Василию митрополитом, а обидчика чтоб изгнали! Ведомо мне, что и князь Ольгерд пересылается о том же с патриархом.

Князь Михаил искусно бросал зерна ревности в сердце старца, старец догадывался, что княжеская рука тянется к церковной казне.

Велик запрос, но престол митрополита того стоил. Опасался Василий напрасных хлопот. Хан Авдулла, пожалуй, даст ярлык, не впервой Орде намертво сталкивать Тверь с Москвой. Ярлык дадут, а вот как удержать великое владимирское княжение? Дмитрий был юн, не отроком даже, мальчиком, а согнал Суздальца с владимирского стола. Знал Василий, что ничего не бывает тайного, что не стало бы явным, знал, что длинны, руки у митрополита, а не выдержал искуса. Благословил Михаила на поклон хану.

Мамай принял дары тверского князя, пропустил к хану, к эмирам. Отчего же не взять то, что само плывет в руки? Не препятствовал, когда Авдулла дал ярлык Михаилу на великое владимирское княжение. Видел Мамай, что не сидеть Михаилу великим князем на владимирском столе, сгонит Дмитрий, а, сгоняя, кровь прольет и москвичей и твсричан, а это уже добро Орде. Не оспорил он и слов Ольгерда, что пересказал ему князь Михаил: «Дмитрий молод, но уже грозен! Годы бегут, взматереет — грянет гроза над Ордой!» Нет, не опасался Мамай ни Дмитрия, ни Москвы. Свои расчеты про себя держал. Дмитрию долго выбираться из вражды с Тверью и Рязанью; ему, Мамаю, немало надо положить сил, чтобы повергнуть в прах ханов Азиза и Амурата. Да только он, Мамай, опередит Дмитрия, а опередит, так сильная Москва против единой Орды — ничто, а в походе к Последнему морю то будет его покорный улус, и будет он черпать из него казну, хлеб и воинов. А пока он, Мамай, не силен, пусть держит Михаил тверской Дмитрия, чтобы не взмыл в небо соколом.