— Я уже старый, мне бояться нечего, — спотыкаясь, уже пошел к лядащему мосточку через дремлющую Талку. — Может, договоримся по-хорошему друг другу не мешать…
— Отец, не надо, — попросил Фрунзе. Приблизившись к мостику, Афанасьев остановился:
— На всякий случай — прощайте!
Павел Павлович сорвался догонять Афанасьева.
— Назад! — крикнул Фрупзе.
— Это невыносимо! — Павел Павлович махнул рукой. — Он не должен один… Мы вместе ходили на переговоры у тюрьмы, казаки нас знают! Ждите…
Федор Афанасьевич, ощупывая палкой гнилой настил, осторожно ступил на мостик, надавил на доску — под ногами захлюпало. Он обернулся в третий раз, хотел еще что-то сказать, но ничего больше не сказал и сделал по лежням первый шаг. Первый шаг в бесконечность…
Гнилые доски прогнулись, сапоги погрузились в стылую воду. «Простуду бы не схватить», — мелькнула посторонняя мысль. Но шага не убыстрил, все так же, осторожно ощупывая мостик, двигался медленно, неясно различая фигуры на противоположном берегу. Какие такие понадобились переговоры? Почитай, с весны только и занимаемся переговорами, думал Федор Афанасьевич. Иногда подмывало выйти из подполья, самому схватиться в открытом споре. Спросить бы, к примеру, Александра Ивановича: что же вы, господин Гарелин, себе позволяете? На даче распинались о единении с рабочими, что-то такое лопотали против царя, а как дошло до горячего, суть свою жестокую показали во всем блеске! Именно вы, Александр Иванович, который всех своих рабочих знает в лицо и угощает из золотого портсигара, жаловались министру внутренних дел на губернатора — дескать, слабодушен и беспомощен, не может навести твердого порядка. А когда Леонтьев попросил владельцев фабрик вернуться в город, именно вы составили ответную депешу: «Считаем какие-либо переговоры с депутатами невозможными». Гордый человек Александр Иванович. Надеялся, не протянут ткачи и месяца, милости запросят, опухнув от голода. Тяжело пришлось во время стачки, слов нет. Но ведь продержались! И заметьте, господин хороший, без ваших сребреников… Конечно, вы нас придушили, не дали всего, чего хотелось. Но ведь и по-вашему не получилось, господа промышленники. Рабочий день где на полчаса, где на час, но все же подсократили. Квартирные кое-кто из фабрикантов согласился давать. Роженицам пособие, хоть и небольшие деньги три рубля, а все-таки вырвали у вас из пасти… А поглубже разобраться, за повышение расценок благодарить не станем. Напротив, благодарны за ваше упорство, за жадность… Сами того не желая, вы многим открыли глаза на смысл и сущность классовой борьбы. Многих сделали большевиками вы, Александр Иванович. Вы и ваша компания. Вот за это спасибо. С Мишей Фрунзе, составляя листовку «Уроки стачки», помнится, написали: «Не раскрыла ли глаза забастовка, не сплотила ли она нас, показав, какую силу мы представляем, если мы действуем сообща, дружно.» Кто участвовал в забастовке, кого закалила Талка, того обратно в дугу не согнешь. Фрунзе говорит — это как в горах. Побывав на вершине, всегда будешь стремиться туда. Не пустые слова… Зачем-то некстати вспомнилась Анюта Рябинина. Не заладилась у нее жизнь. Брат в Неве утонул; вернулась домой с младенцем от господского сынка, кому прислуживала. Когда после тюрьмы отбывал ссылку в Язвище, хотел жениться на Анюте. Отказала. «Неужто одной лучше?» — спросил её.
«Одной плохо, — ответила грустно, — но с тобой еще хуже, полиция за тобой по пятам…» Уехал, больше не повидались…
Мостик под ногами Афанасьева запрыгал, оглянулся — догнал Павел Павлович. Запыхался, лицо перекошенное:
— Может, вернемся?
— Отчего же, — возразил Афанасьев, — почти пришли, послушаем, что скажут…
До взгорка, где столпились недруги, оставался десяток шагов.
Ничего зверского не было в их лицах. Ну, заметно выпившие. Ну, раскрасневшиеся… А в общем — люди как люди…
Афанасьев приблизился, перед ним расступились. У младшего племянника Куражева в руке половинка кирпича. Еще не сделав последнего шага, Федор Афанасьевич урезонивающе сказал:
— А каменья зачем? Неужто, сынок, в старика кинешь? Душа потом изболится…
Куражевский племяш смутился, отступил за спину Григория Шанина. Гришка сообразил: еще мгновение и этот бородатый одержит верх, победит пугающей доброжелательностью взгляда. Лавочник разъяренно засопел, заиграл желваками на скулах.
— В чем дело, товарищи? — нервически подвывая, спросил подоспевший, как на грех, Павел Павлович. — Мы ведь, кажется, не вмешиваемся в ваши дела!
Читать дальше