Розов Александрович - Акведук Пилата

Я вздохнул и сделал глоток вина, разбавленного холодной водой. Клянусь Капитолийской волчицей, на царя он был не похож. Но Азия – такое место, где все не как у людей.

- Здесь я задаю вопросы, мальчик, а не ты. Как, по-твоему, я похож на иудея?

- Нет, доминус.

- Правильно. Я не иудей, а римский всадник. Откуда я могу знать, как должны выглядеть ваши цари? Может, им и полагается быть нищими оборванцами с подбитым глазом. Еще раз спрашиваю: ты объявлял себя царем Иудеи?

- Нет, доминус, - снова ответил Иешуа.

- А Каиафа пишет, что объявлял. Ты утверждаешь, что Каиафа лжет?

- Да, доминус. Он лжет.

Над этим стоило подумать. А думается мне лучше всего на ходу. Такая армейская привычка. Я поднялся и прошелся несколько раз взад – вперед по засыпанной разноцветной галькой дорожке. Этот туземный жрец, Каиафа, конечно интриган и пройдоха, каких мало. Из-под его пера вышло множество ложных доносов, в том числе мне – на моих собственных офицеров, а на меня самого – Тиберию Цезарю. Если Каиафа за что-то невзлюбил этого парнишку из Назарета, то вполне бы мог попытаться убрать его руками римлян. Очень удобно: ненавистные оккупанты-язычники распяли невинного юношу. Но он ведь не дурак, этот Каиафа, а донос дурацкий. Куда умнее было бы написать, что Иешуа такой-то при свидетелях в корчме назвал Тиберия Цезаря скотиной. Свидетели – не проблема, и вышла бы история, внушающая доверие. Тиберий действительно скотина, по всей империи его называют старым козлом и вонючей гиеной… Будь написано так, я легко отправил бы арестанта на крест за оскорбление величества. Но написано «объявлял себя царем Иудеи», а это доверия не внушает. И кстати, интересно, чем туземному жрецу так досадил этот Иешуа?

Я вернулся и вновь обратился к арестанту.

- За что Каиафа тебя не любит?

- Не знаю, доминус.

- Не морочь мне голову, мальчик! Никто не будет писать ложные доносы просто для развлечения. Что ты не поделил с вашим жрецом?

- Мне нечего с ним делить, - Иешуа пожал плечами, - он богатый человек и глава Синедриона, а я нищий странник.

Да, казалось бы, нечего. Вот это и странно. Ладно, зайдем с другой стороны.

- А чем ты занимаешься, Иешуа из Назарета? Что ты бродяжничаешь, я уже понял, но чем ты живешь?

- Поверь мне, доминус, я не вор и не…

О, боги! Как меня утомила манера азиатов давить на доверие. «Поверь, это плоды лучшей смоковницы на всем Синае», кричит торговец, пытающийся сбыть лежалые фиги.

- Второй, - перебил я, - второй и последний раз говорю, не морочь мне голову, если не хочешь близко познакомиться с моим жезлом. А он весьма тяжел, ты понимаешь?

- Понимаю, доминус.

- Хорошо. Я задал тебе вопрос, чем ты живешь? Меня не интересует, кем ты не являешься. Я хочу знать, как ты получаешь еду, одежду, кров и деньги.

- Когда нечего есть, я ловлю рыбу или, бывает, за небольшие деньги делаю какую-нибудь плотницкую работу. Еще иногда я помогаю писать письма, а иногда я лечу людей. За это я платы не требую, но мне дарят что-нибудь из благодарности. Иногда добрые люди просто дают мне еду или несколько монет.

- Просто дают? То есть, ты попрошайничаешь?

- Нет, доминус. Я рассказываю людям о разных вещах.

- О каких вещах?

- Понемногу о всех вещах, что происходят на небе и на земле.

- Ты философ? Или, может быть, прорицатель, и разговариваешь с богами?

- С одним богом, доминус. Есть только один бог.

- Только один бог, говоришь? Может быть, может быть. То же сказано у Платона, и так же говорят адепты Митры, Непобедимого Солнца. То же самое говорят ваши жрецы. Парсы же говорят, что богов два, добрый и злой. Гесиод рассказывал о многих богах, а Сократ полагал, что богов нет вовсе, а есть лишь гении. С другой стороны, Эпикур доказывал, что если даже есть боги, то они пребывают в идеальном блаженстве, и им до нас нет никакого дела. Как и нам до них. Так с каким богом разговариваешь ты? С неназываемым богом иудеев? С солнечным Митрой? Или с первоначалом всех форм и вещей, что у Платона?

Иешуа пожал плечами:

- Мне кажется, все эти достойные люди говорили об одном и том же боге. Только представляли себе его по-разному.

- Что ж, это не самая глупая мысль. Нечто подобное говорил Ксенофан, представлявший бога в виде идеальной сферы, не схожей ни с живыми существами, ни с небесными светилами. Так что ты говорил об этом одном боге?

- Я говорил: бог – любящий отец всем людям, и желает всем лишь добра, а беды происходят от человеческих ошибок, или от жадности, или от незнания, или от других человеческих пороков. Я говорил: бог хочет лишь того, чтобы люди жили по любви, правде и справедливости. Я говорил: богу не нужны храмовые церемонии и всякие подношения, потому что он, как творец всего, сам не нуждается ни в чем.