Димитр Димов - Осужденные души

– Где Доминго?… Вы последняя разговаривали с Доминго! – внезапно произнес он.

Тело его было истощено бессонницей, работой и молитвами, душа разрывалась от муки, но голос был все тот же – суровый, фанатичный голос неслабеющей воли, нечеловеческой энергии и ненависти ко всему земному, голос, который, казалось, исходил из алтаря Монсератского монастыря и сейчас ударил душу Фани, как железный молот ударил бы нежную фарфоровую вазу. Глаза его опять загорелись, будто угли, и в них опять светилась демоническая бесчувственность существа, для которого человек и любовь – неизвестные, чуждые понятия.

– О, молчите!.. – прошептала она умоляюще. – Не говорите сейчас!

– Где Доминго? – повторил он. – Кармелитка сказала мне, что вы проводили его до шоссе и он уехал на велосипеде.

– Не говорите!.. Не говорите, что она вам сказала!..

– Почему?… Вы боитесь? – Голос его прозвучал с мрачной иронией.

Он встал и пошел к ней, точно хотел испепелить ее взглядом. А она почувствовала, что снова ненависть к нему сковывает ее сердце, а чувство, испытанное ею только что, – просто глупость, что теперь она опять видит его таким, какой он есть на самом деле, – холодный призрак, явившийся из мрака веков, порождение черного фанатизма Испании.

– Где он?… – прошипела она с прежней ненавистью. – Бежал к красным!.. Теперь я могу вам это сказать… Я ему помогла… Итак, Оливарес повесился, Доминго бежал к красным. Гонсало уедет сегодня со мной… Только вы останетесь здесь, вы и трупы… вы и смерть… вы и ваше бессердечие!

– Значит, вы разлагаете моих подчиненных?

– Я их не разлагаю. Они сами видят ваше безумие.

– Вы поступаете подло.

– Почему подло? Не потому ли, что я два месяца содержала вашу больницу?

– Вы не содержали ее! Вы ее использовали.

– Чтобы заболеть сыпняком?

– Чтобы вести свою игру.

– И я, как видите, добилась своего! – сказала она со смехом.

– Не добились, но отомстили.

– Я рада, если это так.

– Знаю!.. Потому что вам недоступны другие радости.

– А вам они доступны!.. О!.. Блаженный!

– Вас покарает бог.

– Я не боюсь бога! Ни вас, ни самой себя!

– Так будет продолжаться только до тех пор, пока действует морфий.

– Я вижу, ваша шпионская служба работает отлично.

– Вы должны быть ей благодарны.

– Вот как? За что?

– За то, что она спасла вас от военного суда. Доминго пойман в одежде вашего шофера. Наша презренная служба удостоверила, что одежда украдена, а не отдана Робинзоном по вашему приказу.

– Миллион благодарностей!.. А что собираются делать с Доминго?

– Его расстреляют публично.

Мертвенный холод, исходивший от Эредиа, обдал Фани и лишил ее голоса. Гнев, ирония и горькое злорадство, которые она только что испытывала, исчезли в один миг.

– И вы… вы спокойно сидите здесь!.. – прошептала она в ужасе.

– Каждый тверд по-своему. Позавчера вечером и вы спокойно курили у трупа своего друга.

– Неужели вы хотите быть похожим на меня?

– Я ничем не похож на вас.

Испитое лицо Эредиа, поседевшие волосы и бескровные губы излучали зловещее, торжественное спокойствие, бесстрастие инквизитора, который смотрит, как пламя костра охватывает осужденного. Только в глазах горела мрачная экзальтация, которую она видела у него впервые. Черное пламя его зрачков стало острей, магнетичней, пронзительней. И тогда она почувствовала в последний раз и поняла навсегда, что этот человек тоже, подобно ей, представляет собой какое-то нелепое нарушение логики, красоты и совершенства жизни, что он тоже, подобно ей, утратил солидарность с другими людьми и потому живет, как одинокий призрак, под мрачной сенью своего бога, своих догм и своей метафизики, что он тоже не что иное, как бессмыслица, как рухлядь, как зло…

Она вскочила словно ужаленная и кинулась прочь. Скорей!.. Подальше отсюда!.. Подальше от этого человека, от этой палатки, от этого лагеря!..

– Стойте!.. – крикнул он громко. – Стойте!.. Голос его приковал ее к месту.

– Что? – произнесла она.

– Я сделал все, что мог, чтобы спасти Доминго… Но дон Бартоломео хочет дать урок изменникам веры.

– Может, вы хотите сказать – Франко!

– Нет!.. Веры!.. – мрачно подчеркнул Эредиа.

– Вы понимаете, что вы говорите?… Какой моральный закон позволяет дону Бартоломео в двадцатом веке казнить людей во имя веры?

– Вы не видите нашей борьбы… Вы не знаете, что значит для нас вера. Сейчас весь испанский народ поднял оружие, чтобы бороться за свою веру…