Димитр Димов - Осужденные души

Наконец после общих фраз разговор стал более конкретным. Луис принялся в сдержанных выражениях, как порядочный торговец, хвалить свой товар. Он заверил ее, что порошок абсолютно чист, без примеси героина, который действует вредно (будто сам морфий мог быть полезен). Она спросила, каким количеством морфия он располагает, и тогда, вытащив пакетик, Луис сказал, что здесь сто граммов. Несмотря на ее старания казаться равнодушной, глаза женщины алчно сверкнули, и Луис прочитал в них безнадежную страсть к наркотику.

– О!.. – вырвалось у нее. – Мне хватит на три месяца.

– Это зависит от того, какую дозу ты принимаешь.

– Да, разумеется… Я считаю, как кухарка. Мне хватит на целый год! Больше!.. Я принимаю очень маленькие дозы!

Она лгала. Первая реакция – вспышка радостного изумления, которую она не смогла подавить, – была достоверней. Наверное, она дошла до восьмидесяти или больше сантиграммов в день – доза, за которой стоят безумие и смерть. Ее худая изжелта-бледная рука конвульсивно схватила пакет. Этот жест и горячечное пламя в глазах подсказали Луису, что в данный момент у нее нет морфия. Наверное, ее последние запасы кончились, и нервы ее уже много часов голодают. Несмотря на старательное притворство, депрессия организма была совершенно очевидна. Луис понял, какую выгодную сделку он мог бы сейчас заключить, если бы продавал в розницу. Но даже в этом случае не жадность определяла бы его действия, а только ненависть. Он испытывал к этой женщине какую-то необъяснимую, жестокую и почти несправедливую ненависть. Она рассматривала пакет с неудержимой радостью, с животным удовлетворением, которого не могла скрыть. Особенное выражение глаз, лихорадочная быстрота, с какой пальцы ощупывали пакет, в любом другом случае вызвали бы у Луиса только жалость. Однако теперь он наблюдал эту нервозность со злобным удовольствием. Пакет был облеплен фальшивыми этикетками с печатями и подписями, которые должны были уверить жертву, что морфий прошел все анализы и проверки. Впрочем, хотя этикетки были фальшивыми, товар действительно был совершенно чистый. Вскоре женщина, вероятно, спохватилась, что нельзя обнаруживать волнение, не то она может подвергнуться вымогательству. С равнодушным видом она положила пакет на столик черного дерева, ближе к Луису, чем к себе, словно ей ничего не стоило возвратить пакет владельцу. Еще в первые годы своей карьеры, торгуя в розницу, Луис познакомился с этим приемом своих жертв и сейчас притворился, будто не заметил его. Борьба за цену началась.

– Сколько ты хочешь за это? – спросила она небрежно, но в ее тоне проскользнула тревога.

– Пять тысяч песет, – спокойно ответил Луис.

Его голос прозвучал непоколебимо. Сумма, которую он запросил, была поистине чудовищной. И он не собирался торговаться, а был уверен, что она заплатит, хотя и содрогаясь от ненависти к нему, заплатит, потому что губительная страсть, порок, жажда морфия ее сжигали. Или если не сможет заплатить, то будет унижаться, просить, а именно этого и хотел Луис. Пока она молча, напряженно ждала, чтобы он назвал цену, ее тоскливые зеленые глаза выражали сначала безнадежность, потом боль, потом отчаяние, и, наконец, в них блеснули надменность и издевка. В этой женщине было что-то не поддающееся определению, но вызывавшее у Луиса непонятную ненависть, что-то скрытое в ее характере, какое-то упорство, гордость, неуязвимость и вызов.

– Hijo! – воскликнула она со смехом. – Это безобразие!

«Hijo!» Она назвала его «hijo»!.. Это слово было полно оскорбительного снисхождения, которое взбесило Луиса. Испанцы звали ласково «hijo» своих сыновей и приятелей, но этим же обращением они пользовались, подзывая носильщиков на вокзалах или прогоняя нищих. В убийственном тоне, каким она произнесла «hijo», опять прозвучало то самое, странное и таинственное в ее характере, что низводило людей на уровень существ, лишенных достоинства, безнаказанно топтало и унижало их. Ненависть, еще более сильная, чем раньше, опять перехватила горло Луису.

– Слушайте! – яростно крикнул он по-английски. – Никто не заставляет вас покупать морфий.

Гримасу удивления на ее лице тут же смыло презрительное равнодушие. Что удивительного в том, что Луис говорит по-английски? Такие типы, как он, могут владеть и пятью языками.

– Ты с ума сошел! – сказала она опять по-испански, как будто не хотела слышать свой родной язык из уст мерзавца. – Ты давно занимаешься этим делом?

– Десять лет.