Роже дю Гар - Жан Баруа

Однако он не может удержаться, чтобы самому не сказать об этом.

Улыбка, сначала страдальческая, медленно расцветает на его губах, и вот уже глаза, лоб, все лицо дышит наивным умиротворением. Он делает Жану знак придвинуться ближе.

Сын склоняется над ним. Доктор берет его голову в ладони и притягивает к себе.

Жан... Крестная тебе ничего не говорила? (Торжественно.) Вчера я исповедовался.

Он немного отстраняет лицо сына, чтобы увидеть, какую радость принесло ему это признание. Затем снова пригибает его голову.

Сегодня меня должны были причащать... Но они сказали, что ты приедешь, и я решил дождаться тебя... Завтра, с тобой... вместе со всеми вами...

Жан выпрямляется; он силится улыбнуться и отводит глаза. Смутное, неосознанное, мучительное разочарование...

(Устремив вдаль слегка тревожный взгляд.) Знаешь, сынок, что там ни говори... (Качает головой.) Это роковая загадка...

На следующий день.

Комната доктора. Пустая, строгая.

Обряд причастия окончен.

Госпожа Пасклен, изо всех сил стараясь подавить волнение, расставляет вещи на комоде, который служил алтарем.

Больной сидит в подушках, В окна льется резкий свет, и от этого лицо умирающего кажется еще более изможденным, белки глаз блестят. Голова опущена, волосы в беспорядке, борода отросла, щеки запали. Близорукие глаза часто моргают, задумчивый и по-детски экзальтированный взгляд скользит мимо предметов.

Сесиль и Жан подходят к кровати.

В это утро любовь больше не причиняет им страдания, она стала частью их самих, всецело завладела ими. В них поселилась уверенность, что они полюбили навсегда, в первый и в последний раз.

Со вчерашнего дня в состоянии больного произошла необъяснимая, но бесспорная перемена: он стал удивительно спокоен, напряжение исчезло. Эта видимость улучшения пугает их!

Отсутствующий взгляд старика, за которым они молча наблюдают, скользит по ним и на мгновение задерживается; но они почти не ощущают его: он словно проникает сквозь них и устремляется далеко, далеко...

Затем добрая, но принужденная улыбка, свидетельствующая о полном отчуждении, появляется на его губах.

Доктор (голосом ясным, но лишенным выражения). Вот вы и пришли оба... Хорошо... Хорошо... Протяните руки.

На лице его застывает подобие улыбки. Кажется, будто он играет роль и, понимая это, спешит ее закончить.

Он слабо пожимает им руки.

Г-жа Пасклен, с изменившимся от горя лицом, остановилась в ногах умирающего.

(Г-же Пасклен.) Не правда ли? Это прекрасно... Наши дети...

Сесиль, в слезах, припадает к плечу матери; та притягивает Жана к себе. Все трое стоят обнявшись.

Блуждающий взгляд умирающего, скользнув по лицам Сесили и госпожи Пасклен, внезапно останавливается на лице Жана с непримиримой враждебностью: в нем вспыхивает злоба... затем появляется и сразу же исчезает мучительная мольба о помощи.

Жан понял: "Ведь ты-то живешь!"

Он полон безграничной жалости... Он без колебаний отдал бы жизнь... Жан высвобождается из объятий и порывисто склоняется над бледным лицом отца.

Но доктор недвижим. Лицо его вновь приняло ясное и безразличное выражение. Проходит минута; должно быть, он почувствовал поцелуй Жана и силится улыбнуться, но глаза его уже утратили всякое выражение.

Жан оборачивается к Сесили и раскрывает объятия.

"Господину Жану Баруа, Бюи-ла-Дам (Уаза)

Берн, 25 июня.

Дорогой друг,

Сочувствие, которое я, естественно, проявил в связи с постигшим Вас горем, вряд ли заслуживало такого благодарного и сердечного письма. Благодарю Вас за него от всего сердца. Особенно же меня тронуло Ваше доверие: вы просите моего совета относительно важнейшего шага Вашей жизни, и я рад сообщить Вам свое мнение.

Да, я действительно считаю, что различное понимание религии не препятствует вашему браку с этой девушкой Ваши сомнения вызваны наивным характером ее веры и тем, что она придает слишком большое значение обрядам.

Я Вас не понимаю. Вера одна. К чему вдаваться в анализ различных форм, которые она принимает? Существует вершина, и к ней устремляются все души; там они сливаются независимо от того, какими путями достигли этой вершины.

Вы утверждаете, что если бы она была знакома с Вашими нынешними взглядами на религию, она бы отказалась от своего слова. Возможно, Вы правы. Но сделав, это, она допустила бы ошибку, проявила бы недостаточно здравого смысла.

Вот почему, я полагаю, ей ничего не надо говорить, это только принесет вред. Ей не понять, какое различие Вы делаете между верой в религиозные легенды и моральной, человечной основой религии. По своей наивности она обвинит Вас в кощунстве. Вы только вызовете катастрофу своим неосторожным признанием, которое в настоящее время вовсе не обязательно. Благодаря своему разуму и образованию Вы возвысились над инстинктивной потребностью в вере, поэтому Вы один должны, с полным сознанием своей ответственности, решить судьбу вашего взаимного счастья.