Сергей Кравченко - Кривая империя. Книга 3

Елизавета переписывалась со шведским главкомом Левенгауптом, получала от него заверения в неустанных хлопотах короля об освобождении милой и наивной русской нации от обсевших ее гадких немцев. То есть, по-нашему, Елизавета вела предательскую переписку с врагом посреди войны, и, конечно, достойна была публичного повешенья в кузове грузовика на ленинградском стадионе в перерыве футбольного матча. Но ее никто не выдал, и никто не судил.

Анна Леопольдовна, правда, стала укорять царевну в переговорах со шведским лоббистом Шетарди, но Лиза отвечала гордо. Тем не менее, она почувствовала угрозу и опасалась, что повяжут Лестока, а тот всех сдаст. Приходилось действовать.

Помогла та же война. 24 ноября 1741 года в час дня гвардия получила приказ готовиться выступить в Финляндию...

Вы понимаете, что питерским гвардейцам никак не хотелось отрываться от карточных и винных столиков. В Финляндии в конце ноября запросто случается температура в минус сорок градусов Цельсия. Вести войну в такую погоду, как нам научно рассчитал Виктор Суворов на стратегическом компьютере Ее британского Величества Генерального штаба, — абсолютно, даже теоретически невозможно. Это — вопреки законам природы — еще кое-как могли бы сделать парни генералиссимуса Сталина, а парни генералиссимуса Антошки к комсомольскому подвигу были не готовы — ровно на двести лет.

Елизавета бунтовать боялась. Команда ее уговаривала, ей (команде) хотелось на двор, пардон, — ко двору. Пришлось Лестоку упрекнуть Лизу последней кровью Петра, скучающей в ее венах. Это подействовало, но не очень. Тогда Лесток, — о, Европа! Оh, charme de Paris! — показывает карточный фокус. Он берет две карты, — например, пиковую шестерку и червовую королеву, на шестерке рисует, как умеет, Елизавету в монашеском платье. На королевской карте коварный лекарь делает некие художественные поправки, небось еще приписывает витиеватую латынь, типа Liza Regia или Queen Elisabeth the I. Потом резко мечет карты и предлагает царевне выбрать одну из двух подрисованных, какая больше нравится.

Ну, что тут выбрать? Кем быть в колоде? Не знаю, как вы, а я бы лучше согласился быть королевой, чем монашкой. Вот и Лиза тянет дрожащую руку к красной карте. Vivat Regia! Это гвардия так завопила, но не тотчас, а через час — в час пополуночи 25 ноября. Ну, и не по латыни они, конечно, орали, а тихо клялись «матушке» «перебить всех». Тогда Елизавета велела разломать барабаны, чтобы какой-нибудь верный присяге идиот не ударил тревогу, взяла крест, упала на колени и спросила всех, рухнувших рядом, клянутся ли они умереть за нее, как она клянется умереть за них? Все рявкнули, что клянутся. Лиза произнесла подозрительную фразу: «Так пойдемте же, и будем только думать о том, чтоб сделать наше отечество счастливым во что бы то ни стало», и они пошли.

Вернее, поехали. На Невском лежал снег, ехали на тройке с бубенцами, а вокруг мелькали огоньки на штыках Гренадерской роты Преображенского полка. С дороги то и дело посылали по нескольку человек гвардейцев арестовать то Миниха, то Головкина, то Менгдена, то Левенвольда и Остермана. На подъезде к Зимнему гвардия попросила Елизавету спешиться, чтобы не греметь упряжью, да чтобы лошади не заржали, да чтобы не заезжать с парадного крыльца. Но Елизавета еле переставляла ноги — от усталости или на нервной почве. Пришлось гвардии взять ее на руки и буквально внести в несчастный Зимний дворец.

Итак, первый штурм Зимнего произошел тихо, без дурацких корабельных залпов, без детско-юнкерского сопротивления, без экстаза смертниц женского батальона. Вернее, экстаз был, но уже закончился, и девица Менгден — первая фрейлина двора — мирно спала на плече регентши Анны. Сюда, в приют любви немецкой вошла заснеженная Елизавета: «Сестрица, пора вставать!». Анна взмолилась не разлучать ее с подругой, помиловать детей, ну, то есть не вешать по обыкновению маленького Ваню, не душить новорожденную Катю. Елизавета согласилась и даже подержала мокренького императора на руках, погладила его по головке: «Вот уж кто невинен!».

К утру был готов текст манифеста, титулы, присяга, прочие необходимые документы. Дворец стал наполняться «гостями». Все торопились засвидетельствовать дочери Петра Великого свои такие же великие чувства. Перебежчики из павшего Брауншвейгского дома суетились больше всех. Пришлось преображенским гренадерам оттеснить толпу и выпросить себе милость, — в знак признания заслуг желали гвардейцы, чтобы Елизавета стала капитаном Гренадерской роты, и первую присягу приняла у них». Что и было исполнено. Ветвь Петрова вновь зазеленела преображенскими мундирами и расцвела на всероссийском престоле румяной дочерью Великого Императора.