Ольга Григорьева - Набег

Они копали почти до темноты. Затем Айша подтащила Шулигу к вырытой яме, уложила туда, словно в колыбель, закрыла ободритке глаза, присыпав веки землей. Прочитала над мертвой прощальную песню, вспомнила какие-то слова из молитвы, которую случайно слышала в Гаммабурге. На всякий случай произнесла и их. На душе у болотницы застыла толстая корка льда. Она не ощущала горя или боли потери, должно быть, все ее горе унес с собой Бьерн.

— Если увидишь моего ярла, скажи, что я помню его, — шепнула, склонившись к уху мертвой ободритки. Обернулась к сидящей под елью Гюде, велела — Засыпаем…

Засыпав могилу землей, Айша подтащила поближе несколько камней, которые нашла неподалеку. Один за другим накатила их на свежий холмик. Землю могли раскопать голодные по весне звери, а камни должны были сохранить последнее убежище ободритки от их когтей и зубов.

Потом болотница подошла к распластавшемуся на земле Хареку, села подле него, обняла руками колени, уткнулась в них подбородком. Рядом пристроилась Гюда, — привалилась горячим боком, засопела тихонько.

— Видишь, как все вышло… — чтоб не слушать угнетающий, по-летнему веселый разговор леса, произнесла Айша. — Мои родичи берегут меня, ведут меня, дают мне спутников, чтоб вовремя остановить или уберечь от непоправимой ошибки. Они хотят, чтоб я вернулась. Ведь я Белая, мне не место среди людей. Если я вернусь, то стану очень сильной и очень злой. Я забуду о боли, о Бьерне, о тебе и Хареке. Все забуду… А я не хочу. Хочу — человеком, чтоб больно, чтоб помнить… У людей хрупкая жизнь, очень хрупкая… Но у меня и такой нет…

Гюда слушала, посапывала. Еловые ветки покачивались над головой болотницы, понимающе шуршали иглами. В беспамятстве тихо постанывал Харек, верно, все еще защищал свою женщину от нелюдей. Или впрямь вел ее через кромку в лучший мир, туда, откуда однажды пытался вернуть своего хевдинга, Белоголового Орма…

Княжна пошевелилась, негромко хрюкнула. Не понимая, смеется она или плачет, Айша обернулась. Тело княжны странно подергивалось, в горле перекатывался булькающий комок. Схватившись руками за живот, Гюда вдруг вскочила, отбежала за ствол дерева. Послышался кашель, плеск… Потом зашуршала хвоя под ее шагами. Пряча глаза, Гюда выскользнула из-за ели, вытерла тыльной стороной ладони рот, присела на корточки в отдалении от болотницы.

— Великие боги! — Оставив Харека, Айша подошла к ней, задержала в ладонях ее изможденное лицо. — Ты все еще носишь ребенка Орма?

Болотница полагала, что после плена и деревни нелюдей нутро Гюды само избавится от плода, как это не раз случалось у оголодавших и испуганных рабынь. Но жизнь, растущая внутри княжны, оказалась сильнее ее самой, — цеплялась за высохшее тело матери, наперекор голоду и безумию. Точно так же, как память болотницы упрямо цеплялась за Бьерна…

Айша коснулась плеча бывшей соперницы:

— Знаешь, если у тебя будет сын, он непременно станет князем. Он слишком сильный, чтоб стать кем-то другим.

— Человеком…

Айша не сразу разобрала глухой, клокочущий клекот, вырвавшийся из губ Гюды. Смолкла, ожидая. Потом переспросила:

— Что?

— Не надо… князем. — Гюда говорила по-словенски трудно, как будто вспоминая давно забытый язык. — Человеком.

— Человеком, — повторила Айша. Подперла кулаками подбородок, вздохнула. — Человеком…

И все-таки они дошли до родных мест Шулиги. На этом настоял Харек, а Айша, вспомнив предсмертные слова ободритки, не стала возражать.

После смерти Шулиги в берсерке ничего не изменилось. Айша сама рассказала ему страшную новость. Думала, желтоглазый сорвется, осерчает, примется в гневе крушить ни в чем не повинные кусты, но Харек молча выслушал ее, потом встал и ушел. Его не было всю ночь. Утром он принес добытого где-то зайца, бросил женщинам, приказал:

— Надо поесть. — Взглянул на Айшу: — Где она?

Пока Гюда освежевывала тушку, болотница отвела Волка к могиле. Постояла рядом с ним, глядя на каменистый холмик.

— Ты видел ее там, за краем, когда спал? — спросила Айша.

Берсерк передернул плечами, отрезал:

— Нет.

Повернулся и ушел. Даже не произнес прощальных слов.

Айша знала, что он соврал, но не понимала почему. А потом перестала над этим думать — у каждого своя жизнь, свои мысли в голове, своя ложь и своя правда…

Небольшая деревня, где родилась Шулига, стояла на речной излучине, почти на берегу моря. Как любой, кто живет на большом торговом пути, жители деревни отнеслись к гостям спокойно — привыкли. Большинство здесь занимались рыбным промыслом, возле каждого второго дома сушились рыболовные сети, а в речных камышах дожидались своих хозяев рыбацкие лодки, — короткие, широкие, с плоским днищем, не снимающейся мачтой и тремя парами весел. Меж лодками, крякая и подергивая куцыми хвостиками, важно шлепали по мелководью пузатые домашние утки, копались клювами в речной ряске. За ними с визгом гонялись босоногие мальчишки, без портов, в длинных рубашках, мокрые, счастливые и беззаботные.