Людмила Рублевская - Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика

— Хватит прятаться! Пан Вырвич, пани Лёдник, выходите!

Прантиш раскланялся с паном Гервасием — тот улыбался во весь рот, подкручивая усы.

— Ну что, окончил учебу, студент?

— А то! — Прантиш старался не смотреть на пани Агалинскую. — А не боишься, ваша мость, что насчет потопленной в трясине кареты нехорошие слухи пойдут?

Американец ни на йоту не смутился:

— А никакого обмана! Действительно дурак-кучер коней не удержал, понесли. Мы с Полонейкой прогуливались верхом, услышали крики. Пока доскакали. Нянька с кучером Базылем потонули — пробовали выплыть, ну и. А мальчика, которого зараза-нянька в карете бросила, я кое-как выта­щил — на поясе, к дереву привязанном, нырнул в трясину. Ангел-хранитель помог, видно. Малыш без сознания был, когда достал, но живой. Полонейка как-то его выходила. Никто не знает, что он выжил, кроме моей старой кормилицы, меня и жены. Вот Полонейке и пришло в голову — использовать случай, чтобы ребенка родному отцу вернуть. Ну, дай Бог ему и доктору счас­тья. А все имущество брата старшему племяннику достанется. Ни шелега не возьму, никто не попрекнет, что сирот ограбил. Я же с женушкой вообще отсюда съезжаю — корабль в Гданьске ждет.

Пан Гервасий улыбнулся Полонейке, и та переплела свои и его пальцы.

— Вместо меня сейчас есть кому думать! — похвастал Американец, глядя на жену с восхищением и страстью. — Полонейка такие послания сочини­ла — и своему пану-брату, и от моего имени его мости князю Радзивиллу. Расписала наши приключения, коварство аглицких колдунов, верность шля­хетским традициям. Пан Радзивилл даже расчувствовался, говорят, обещал исполнить отцов завет и вернуть восковую куклу одному профессору.

— Правда, десять альбанцев прислали Гервасию переломанные перья,— с немного нервной улыбкой сообщила Полонея. — Что значит, при встрече убьют как предателя.

— А твой пан-брат вообще не ответил, — заметил пан Гервасий. И Прантиш понял, что счастье этой пары в действительности очень уязви­мое. И цепляются они друг за друга, как пассажиры тонущего челна.

Прантиш решился взглянуть на пани Полонею. Надменная, уверенная, хитровато-милая, напряженная перед смертельной опасностью — и счаст­ливая.

Счастье любимой женщины с другим — что может ранить больнее?

— Я приобрела отличные пистоли голландской работы! Мы с Гервасием пристрелялись — всех ворон в парке перебили!

Пан Агалинский с чувством поцеловал ручку жены:

— Ну, у кого еще есть такая женщина? — и засмеялся, как Цезарь над побежденными египтянами. — А когда браниться начнет — наслаждение! Я и слов таких не знаю. Ну все, устал я из-за этого доктора, даже плечо болит. Лёдники пусть переночуют в том домике, где мы панича держали, — никто не заметит. Пани Саломея спину доктору подлечит. Есть-пить кормилица им принесет. А ты, пан Вырвич, пойдешь ужинать с нами — через день-другой мы за океан отправляемся.

— А Лёдникам лучше с утра тихонько съехать, чтобы никто их сына не увидал, — скомандовала Полонейка.

Прантиш оглянулся на профессорское семейство — и понял, ради чего все они ездили в это нелегкое бессмысленное путешествие.

Голова наутро было тяжеловатой. Прантиш едва сдерживался, чтобы не зевать при дамах. Вырвич решил не оставаться у хозяев, хотя пан Гервасий настойчиво предлагал продолжить приятное прощание. Недолгая семейная жизнь не очень изменила характеры, поэтому прощание с паном Гервасием могло превратиться в такой пир, после которого стены и сознание собирают по кирпичику. Тем более, пану Гервасию и Полонейке, по всему было видно, хотелось остаться наедине.

Небо переливалось желтовато-розовыми оттенками, как модный шлаф­рок, в коем выходят из опочивальни пить кофе, и казалось тоже невыспавшимся и сонливым. Доктор, сев на коня, как величайшую ценность завернул сонного малыша в свой плащ. Маленький Алесик дорогой сладко дремал, но нужно было дать отдохнуть и всадникам, и коням. Поэтому остановились у корчмы под гордым названием «Три цезаря». Каких именно цезарей имел в виду тот, кто заказывал вывеску, непонятно, так как на куске жести была нарисована только кривоватая корона с жемчужинами. Неподалеку блестело речное русло, и Прантиш вспомнил, что где-то рядом должна быть проклятая мельница, на которой они натерпелись столько страхов.

В толчею и вонь корчмы заходить всей компанией не стали, Лёдник купил лучшего, что там было, пригодного к употреблению, и пани Саломея, усевшись на скамеечке под кустом сирени, угощала мальчика, который как-то сразу к ней потянулся. Что-то ему напевала, счастливо улыбалась. Прантиш не сомневался, что пани полюбит малыша всем сердцем. Лёдник присел рядом с женой и сыном и любовался идиллической картиной семейного счас­тья. Кнут пана Гервасия был очень малой платой за это.