Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

— Больше нет, — долетел тихий убаюкивающий шепот. — Если хотите, можете поспать. Я посижу, это ничего. До полдника еще есть время…

И снова на Василия что-то нашло: он поднял обе руки, свел ладони у Инны на затылке, пригнул ее голову и, не открывая глаз, боясь увидеть в них что-то такое, что может его остановить, нашарил губами ее губы. Губы оказались влажными и сладкими от земляники.

И тотчас же Инна рванулась и вскочила на ноги.

— Я совсем не для этого, — пролепетала она, оглаживая ладонями платье. — А чтобы вам удобно было, а вы…

Василий сел, испытывая глухое, как икоту, раздражение: напрашивалась-напрашивалась — и вот на тебе. С трудом он подавил в себе желание нагрубить, поднялся на ноги, глянул на часы.

— Пойдем, чего уж там.

И опять Инна шла сзади, как провинившаяся собачонка.

— Вася, — услыхал Василий, когда они прошли метров двести. — Подождите.

Он остановился, оглянулся: девушка стояла, прижимая к плоской груди тонкие руки, дышала открытым ртом.

— Тебе плохо? — спросил он, не испытывая к ней ни сострадания, ни даже сочувствия.

— Нет-нет! Это сейчас пройдет! — испуганно произнесла она. — У меня это быстро проходит.

И действительно, через минуту-другую Инна дышала уже более-менее ровно, с лица ее сошел болезненный румянец, оно снова приняло бледно-сероватый оттенок, который особенно бросался в глаза на солнце. Только губы ее горели да глаза блестели непролитой слезой. Видать, душа у нее была птичья: чуть ветерок не с той стороны, так перышки переставали защищать слабенькое тело, словно переполненное влагой.

«И чего я полез к ней целоваться? — удивлялся Василий, искоса поглядывая на девушку. — Ни кожи, ни рожи. Прямо помрачение какое-то нашло…»

— Я вам, наверное, очень не нравлюсь, — произнесла Инна извиняющимся тоном, а в потемневших глазах ее, в просительно-унизительной позе все умоляло лишь об одном: «Молчи, не говори правды, лучше соври!»

— Не в этом дело, — произнес Василий, отворачиваясь, не в силах выдержать ее собачьего взгляда. — Я женат, двое детей…

— Я знаю, — как эхо откликнулась она и тоже повернулась лицом к морю. — Я ведь не для того, чтобы… Я просто так… Ведь могут же… мужчина и женщина… быть просто друзьями…

— Наверное, могут. Но у меня до сих пор не получалось, — признался Василий не без гордости.

— А у меня вообще никого не было, — прошептала Инна и горестно вздохнула. — Меня всегда только жалели и жалели. Или не обращали на меня внимание. Вы не думайте, Вася, я совсем не набиваюсь… Просто… Я даже не знаю, как это объяснить… Я больше не подойду к вам, чтобы… чтобы вы не подумали…

Василий покосился в ее сторону и увидел, как по запрокинутому лицу ее текут слезы — одна за другой, одна за другой — и срываются с подбородка на белое платье, расплываясь по нему темными пятнами.

— Пойдем, — произнес он с досадой. — На полдник опоздаем.

— Вы идите, Вася, я сейчас.

И Василий пошел. Не оглядываясь.

Сразу же после полдника показали кинофильм «Светлый путь». Затем началась самодеятельность. «Артисты» выходили прямо из зала, пели под пианино или баян, читали стихи. Один высокий и худой парень прочитал даже свои стихи — все о грядущей войне с мировым фашизмом и империализмом, о неизбежной мировой революции. Ему хлопали особенно усердно.

Затем затейница вызвала на сцену Филиппа, который сидел рядом с Василием и, казалось, ничего не видел вокруг себя и не слышал, лишь тонкие пальцы его любовно гладили ребристые меха гармошки. Когда ведущая произнесла его фамилию, он вздрогнул, поднялся, провел обеими ладонями по редким всклокоченным волосам, подхватил гармошку и зашагал к сцене, худой и длинный, как жердина.

Вот он взошел по ступенькам на сцену, сел на стул, продел в ремни руки и склонил над мехами свою шишковатую голову, то ли прислушиваясь к шуму в зале, то ли к самому себе…

Тонкий дребезжащий звук вдруг родился под его пальцами, заставив замереть зал от неожиданности. Звук все рос и рос, сливаясь с другими такими же печальными звуками, точно нащупывая в воздухе знакомую мелодию песни про замерзающего в степи ямщика, и настолько пронзительными были эти звуки, что Василий вдруг почувствовал, что ему стало холодно и тоскливо. Он оглянулся по сторонам, желая сверить свое впечатление с впечатлением других, и встретился глазами с ожидающим взглядом Инны и зачем-то кивнул ей головой. И во все время, пока звучала гармонь, он чувствовал на своей щеке ее неотрывный взгляд, и какие-то воспоминания тревожили его душу, наплывая смутными образами и растворяясь в волшебных звуках, льющихся со сцены.