Александр Марков - Троица

Сдались, сдались хохлы окаянные, все ворота кремлевские отворили и город Кремль нам сдали. То-то радость! А сами поляки как мешки с костями, только не гремят, да того гляди рассыпятся. Кабы не голодом принужены, не сдались бы; ныне же так изголодались, что ничего, кроме жизни, себе не выговорили; имения же их розданы казакам Трубецкого. А у пяти тысяч добро питаемых поляков мы бы вовек Кремля не отняли, осмелюсь прямо сказать.

Бумага в конец приходит, осталось два листочка. Зрю в том знамение Божие: да остановлюсь. Жизнь человеческая земная скоротечна, но и ее никто не может до конца исповесть; что же скажем о великих царствах земных и о течении времени бесконечном, иже до Судного дня длится беспрерывно? Всякому писанию положено конец иметь; а здесь концу место доброе: город Москву освободили, царство Российское от латинского злого владычества избавили.

Поелику же полтора листа еще осталось, поведаю о торжественном вхождении нашем в город. Ибо не хотели после такого трудного подвига, двухлетнего тяжкого поборания ратного, войти в город попросту. Урядили полки: наши у Ивана Милостивого на Арбате, казачьи по другую сторону града, за Покровскими воротами. И велели всему воинскому чину петь песни боевые победные. И князь Пожарский, прекрасно убраный и на коне великолепном, поехал впереди воинства, а мы за ним пошли к Китая города Неглименским воротам. Предваряли же шествие войсковое святители русские с честными крестами и иконами. Архимандрит Дионисий первым шел, архиерей достойнейший, добродетелью славнейший, великими и достохвальными подвигами своими нашей нынешней победе премного пособивший.

В Китае городе у Лобного места встретилось наше воинство с казаками, коих князь Трубецкой привел урядно и чинно, с казачьим протяжным пением, с крестами же и с образами. А из Фроловских, ино Спасских ворот Кремля туда же к Лобному месту вышли святители православные, бывшие у поляков в неволе на Москве: архиепископ Арсений и прочие, а несли они преславную чудотворную икону Божией матери Владимирской. И от этого великая радость была всему воинству, ибо не чаяли сию икону увидеть вновь после польского пленения, и мнили ее погибшей от рук еретиков.

И, отслужив молебен у Лобного места, пошли все в Кремль новообретенный, к соборной церкви Святой Пречистой Матери Слова Божия, честного и славного ее Успения, сему же храму имя попросту: Пречистая Соборная. Но здесь не возмогли молебен служить ради многой скверны, поляками во храме сотворенной.

И мы с Настёнкой и со многими иными достойными людьми до вечера храм отмывали и чистили, дабы Дионисий его ко Всенощной мог освятить.

Здесь полагаю повести конец; мы же с Настёнкой поедем в Троицу, а оттуда в Горбатово, как скоро нас князь Пожарский из Москвы отпустит.

Писание же сие в тряпицу заверну и в Троице отдам келарю Аврамию, по нашему с ним уговору, ибо мне оно в Горбатове не надобно, Аврамий же пускай с ним что хочет, то и творит.

Даже и до сего дня, хоть и многому времени минувшу, я слезы всегда из глаз испускаю, когда вспомню кончину милого друга моего и отца духовного, добрейшего старца Аврамия, прежде бывшего келаря Троицкого.

Скончался же он на моих руках, здесь в Соловках у моря Студеного. Почуяв же пришествие облака смертного, позвал меня и молвил:

— Данило, друг мой любезный! Настает мой последний час, и скоро воздастся мне от Бога сполна за все мои грехи неудобоцелимые. Перед смертью же хочу тебя благословить и прощения твоего испросить, ежели сотворил когда-то нечто тебе обидное. Бесчаден будучи, желаю передать тебе все имение свое, а мое имение для тела ничтожно, для духа же многополезно: владею единственно сундучишком с книгами душеспасительными и со всякими летописаниями и иными записками людей сведущих и мудрых. Там же найдешь ты и свое писание отроческое, которое ты мне подарил в лето достопамятное, когда мы Москву у поляков отняли. Перечитай его: найдешь в том многую усладу и утеху. Я же пред тобою покаяться хочу, ибо многое из повести твоей я в свое сказание о Троицкой осаде переписал, зане я самолично в той осаде не сиживал, а у тебя всё подробно исписано и прямо. Прощай же, Данило; да пребудет с тобою Божье благословение, да не случится тебе вдругорядь сидеть в такой лютой и страшной осаде, да жить бы тебе сто лет покойно и мирно.