Уилдер Пенфилд - Факел

Чем он может ей помочь? Он не может лечить ее тело. Но не отыщется ли путь к ее мыслям, чтобы он смог излечить какую-то болезнь рассудка? Сумеет ли он найти доступ к ее душе? И если существует такой путь, то не им ли сообщаются с нами боги, а мы с богами? Он вспомнил предсмертный вопрос Фаргелии: «Но когда тела не останется вовсе… что тогда? Будет ли бог любить меня?» Если бы Олимпия открылась богам — удалось бы им изменить ее? И может ли врач надеяться, что ему это удастся сделать теперь?

Он испытующе оглядел ее. Олимпия время от времени посматривала на него через плечо. Волосы этой красавицы, всегда так заботившейся о своей наружности, были растрепаны, а под чистым хитоном виднелся другой — грязный.

Верхний хитон был из прозрачной шелковой ткани, которую косские женщины совсем недавно научились ткать из привозной пряжи. На нижнем хитоне Гиппократ заметил большое черное пятно — возможно, след, оставленный грязной рукой. На верхнем хитоне не было ни пятнышка, ни морщинки. Он был надет совсем недавно — может быть, перед самым его приходом.

Гиппократ обвел взглядом комнату, надеясь узнать еще что-нибудь. Зеркало стояло на самой ее середине, а за ним у стены виднелась кровать Олимпии. Покрывало и подушки были смяты и разбросаны в полном беспорядке. В ногах кровати виднелась закрытая дверь, ведущая, наверное, в кладовую. Пол был испещрен грязными следами. На этом Гиппократу пришлось прервать свои наблюдения, потому что Олимпия вдруг повернулась к нему и крикнула:

— Клеомед погиб! Сгорел… А я все думаю… думаю…

Взгляд ее обведенных черными кругами глаз был неподвижен. Землисто-серое лицо казалось застывшим, как маска, словно бушевавшая в ее душе буря мыслей и чувств не могла вырваться наружу, чтобы придать ему осмысленное выражение.

— Погиб, — повторила она тем же глухим голосом и оглядела себя. Нижний хитон был разорван, и через, дыру виднелась грудь, прикрытая только прозрачным шелком верхнего хитона. Однако Олимпия как будто не замечала своей наготы. Она посмотрела прямо ему в глаза и улыбнулась злобной улыбкой.

— Люди говорят, что книгохранилище поджег ты, Гиппократ.

Она засмеялась, но сразу же оборвала смех и прижала ладонь к виску, словно ее головная боль от этого усилилась.

И тут наконец заговорил Гиппократ:

— Ты знаешь, Олимпия, что сейчас повторила ложь, которую сама же сочинила. Ты знаешь, кто на самом деле поджег книгохранилище. Совету книдских архонтов известно, что поджигал Буто. Но мы с тобой знаем больше — сделать это приказала ему ты.

Ее зрачки расширились.

— Вот как, — сказала она, — ты знаешь… Но знают ли боги? Мне это еще не известно. Видели ли боги, как был зажжен огонь, который убил моего сына? Скажи мне, они знают, кто зажег светильник, который бросил Буто?.

— Наверное, знают, — ответил Гиппократ. — Если они боги, то они должны знать все.

— Так, значит, голоса, которые я слышу весь день, — вдруг с отчаянием воскликнула она, — это их голоса! И я должна исполнить то, что они приказывают. Я сказала Тимону, что богов нет, но я ошиблась. Они разговаривают со мной, и никто не может ускользнуть от их мщения. Я слышала, как они говорили, что кто-то должен умереть. Я думала, что они указывают на Пенелопу… не на меня. Тимон любит Пенелопу. Меня он тоже любит… любит по-прежнему. Я ходила к нему ночью, и он по-прежнему любит меня. Значит, эти голоса говорили обо мне. Их мщение… а!.. мои мысли идут по кругу, по кругу…

Заломив руки, она зашептала:

— А что, если я помогу богам покарать Буто? Что тогда? Простят ли они то, что совершила я?

Гиппократ молчал. Олимпия шагнула к нему, не отрывая неподвижного взгляда от его лица.

— Тимон знает, что сделала его жена? — спросила она наконец. — Тимон знает, кто такой Буто и что он сделал? Ведь это Тимона я люблю…

На лице Гиппократа мелькнуло выражение недоверия.

— Да, да, — сказала Олимпия. — Женщины любят по-разному, но ты не поймешь. Раньше я не знала, как сильно его люблю, а теперь знаю. А что я сделала с ним и с моим бедным Клеомедом? — Она злобно посмотрела на Гиппократа. — Он знает? Тимон знает?

После некоторого колебания Гиппократ ответил:

— Нет… Мне кажется, Тимон не знает.

— Гиппократ! — воскликнула Олимпия. Ее лицо изменилось, оно снова стало волевым, во взгляде появилась сосредоточенность.

— Гиппократ, — повторила она, — обещай сохранить мою тайну и теперь, и после моей смерти. Ты не можешь спасти меня от богов, но ты можешь сделать другое: ты ведь врач — ты сохранишь мою тайну? Ты оградишь Тимона, не дашь ему узнать, что я сделала? Обещай мне, Гиппократ.