Уилдер Пенфилд - Факел

Гиппократ предложил ей сесть, указав на кресло, стоявшее прямо против открытой двери. Беседуя с больными или их родственниками, он всегда старался, чтобы свет падал им на лицо. Почему она вдруг так смутилась? — подумал он.

Олимпия все расправляла и расправляла складки багряного плаща; Гиппократ заметил, что ее ногти выкрашены в такой же цвет, что пальцы ее дрожат. Она подняла на него большие черные глаза, но ничего не сказала. Вот и у Пенелопы такие же глаза, вспомнил он.

— Твоя дочь похожа на свою мать, — сказал он. — Она тоже станет красавицей, и этого уже недолго ждать.

Олимпия слегка наклонила голову.

— Муж рассказал мне о том, что вы решили сегодня утром, и очень старался не обидеть меня. Но он, как и все мужчины, плохой притворщик. — Она засмеялась, словно почувствовав облегчение. — Оказывается, он считает, будто в болезни Пенелопы виновата я, потому что я была с ней сурова, не любила ее, как должна любить настоящая мать. И вот теперь он думает, что я решила повидать тебя, чтобы оправдаться.

Она умолкла, но затем, заметив, что он не собирается отвечать, продолжала:

— Нет, перед тобой я не стану оправдываться, тебе я могу признаться, что у меня бывают внезапные припадки ненависти и любви. Но любовь свою я, пожалуй, всегда приберегала для мужчин. — Ее тонкие пальцы скользнули от груди к бедру, вновь поправляя складки сверкающего плаща. — Тебе, Гиппократ, — бросив на него быстрый взгляд, продолжала она, — я не собираюсь лгать, иначе я не пришла бы сюда. К тому же тебя, наверное, трудно обмануть. — Она усмехнулась. — Но большинство мужчин очень простодушны, и женщинам ничего не стоит держать их в руках, если только они не безумны… Если только они не безумны, — повторила она вполголоса.

Гиппократ ждал, поглаживая короткую черную бороду большим и указательным пальцами. Эту женщину гнетет какая-то мучительная тревога, решил он. И начал возиться с застежкой на плече, чтобы сбросить плащ, — полуденный жар давал себя знать.

Наконец Олимпия снова заговорила:

— Ну так слушай, зачем я пришла к тебе на самом деле. Я знаю, ты умеешь хранить тайны, как и твой отец Гераклид.

Она следила за облачками, которые проплывали по квадрату неба за открытой дверью, а Гиппократ разглядывал крохотные морщинки на гладкой коже ее шеи — морщинки, которые для врача ведут счет прошедших лет. Потом Олимпия посмотрела ему прямо в глаза.

— До замужества я жила не на Косе, а на соседнем островке Астипалее. У меня был двоюродный брат, которого звали Клеомед. Он был на несколько лет старше меня и стал знаменитым кулачным бойцом — все говорили, что свет еще не видывал такого бойца. Он победил на Олимпийских играх — впервые уроженец нашего крохотного островка снискал эту честь. Но победа не принесла ему славы героя, а покрыла его позором — люди утверждали, что он поражен безумием. Победив на Олимпийских играх своего последнего соперника, он убил его, прежде чем кто-нибудь успел вмешаться. — Она нервно перебирала пальцами. — И судьи не дали ему венка. Его объявили преступником и оштрафовали на два таланта. Однако мой дед был самым богатым судовладельцем острова и смог заплатить. Когда Клеомед вернулся домой, он ничего не рассказывал и никуда не ходил. Но он говорил, что, и сидя в своей комнате, слышит, как люди судачат о нем. И вдруг однажды он пошел в школу, где учился еще мальчиком. Учился он плохо. Он сел рядом с учениками, а когда учитель попросил его уйти, вдруг пришел в ярость и сломал столб, поддерживавший кровлю, — так он был силен. Кровля обрушилась, сам он каким-то чудом остался цел, но несколько мальчиков погибли. Он убежал в храм Аполлона, и кто-то видел, что он спрятался в большом ларе под портиком храма. Вооружившись, люди бросились туда, чтобы убить его, но, когда ларь открыли, Клеомеда в нем не оказалось. Через некоторое время начали поговаривать, что его унес какой-то бог. На Астипалее его теперь называют сыном Геракла.

— Да-да, — сказал Гиппократ, — я много раз слышал эту историю. Мне даже говорили, что жители острова собираются поставить над этим ларем алтарь Гераклу.

Олимпия кивнула.

— Но ты не знаешь, — продолжала она, — что он успел убежать оттуда и моя мать укрыла его в нашем доме. Каким он был могучим красавцем! Правда, соображал он довольно медленно, но всегда был очень покладистым и мягким, если только ему ни в чем не перечили. Я его очень жалела. Я не верила, что он поражен безумием. Но теперь я знаю, что и некоторые другие мои родственники сходили с ума. — Она выпрямилась и крепко сжала губы, словно сдерживая слезы. — И вот теперь мне кажется, что я начинаю замечать у моего сына Клеомеда признаки этого безумия. Он все время поступает наперекор мне, а иногда смотрит на меня и что-то бормочет. Я никогда ему ни в чем не отказывала, боясь, что в нем может пробудиться это безумие. Буто просил тебя сейчас вылечить моего сына. Ты можешь это сделать?