Баграт Шинкуба - Последний из ушедших

Передо мной стоял горский парень, похожий на сокола, у которого отняли свободу, но не смогли отнять мечту подняться в небо. Я был осторожен, держась золотой середины: не хотел подрезать ему крылья и не обольщал верой в успех.

— Только что Омер-паша отверг твои надежды. Его устами говорила турецкая власть. А кто уверен в том, что получит право на жительство в бывшей Убыхии, если даже ему удастся вернуться туда? Здесь надо семь раз отмерить. Что ж, если Ноурыз и его сообщники избрали этот тернистый путь и ты решил быть с ними, я помехой тебе не стану. Вольному воля…

При этом я сам чувствовал непреодолимое желание быть среди удальцов Ноурыза, сына Баракая, и воображение мое рисовало радужную картину: огонь, как красный петух, машет крыльями в очаге нашего дома, дверь которого гостеприимно открыта настежь. Но чувств своих я не выдал. Ни единый мускул не дрогнул на моем лице. Самсунский губернатор, наверно, сказал правду о согласии двух держав. И это обрекало на гибель и тех людей, чью решимость выражал Ноурыз, и тех, кто остались бы здесь. Где выход из этого замкнутого круга? Кто, какой человек мог бы заставить царя и султана, этих старых врагов, пересмотреть свое решение о махаджирах? Голова моя походила на улей, из которого мысли вылетали, как пчелы, но не приносили медовых взятков. Горечь истины была сильней. Мы подходили к нашему похожему на склеп жилью, когда Мата коснулся моего плеча:

— Погоди, Зауркан, не торопись…

— Ты что, устал?

Он покачал головой и попросил:

— Пойдем послушаем старого Сакута. Ненадолго…

— Подумай о матери и сестрах…

— Ты еще успеешь рассказать им благую сказку. И я покуда не вполне пришел в себя… Заметят…

— Не время, Мата, слушать нам музыку. Не время!

— Нет, Зауркан, самый раз. Только апхиарца может утолить печаль нашу и хоть немного утешить. Пойдем, прошу тебя…

Мы направились к одинокому дереву, что стояло на берегу моря. Седобородый Сакут, прислонясь спиной к стволу, незрячим взором смотрел туда, где волны, как белогривые кони, возникали в рокочущем просторе.

Вокруг Сакута стояли люди, вернувшиеся со схода. Их было десятка полтора — не меньше. Рядом со слепым певцом лежали на выцветшей попоне апхиарца и смычок. Для меня было не ново, что ежедневно на закате мальчик Астан, как поводырь, приводил своего деда к одинокому дереву. Вскоре собрались люди, чтобы послушать песню ашуга, украдкой пролить слезу и ощутить просветление в своей печали. Так уж повелось, что Сакут не пел своих песен дважды. Всякий раз он пел новую песню, словно одаривал ею людей. А кто же дважды подносит один и тот же подарок? Старый Сакут, с той поры как ослеп, привык узнавать людей по голосам. Всякого поздоровавшегося с ним он приветствовал и называл его имя.

— Добрый день, Сакут, — приблизился я.

— О, Зауркан. Я узнаю тебя по шагам. Пусть бог благословит старшего сына Хамирзы. Знаешь, дорогой, стоит мне услышать твой голос, как воскресают в памяти герои времен моих предков. Они жили долго, как нарты… Желаю тебе их долголетия, дад! Как хорошо, что ты пришел. У меня к тебе есть поручение. Мой внук Астан слишком молод и неопытен, а все наши родственники погибли. Сделай милость, Зауркан, не оставь его после моей смерти без совета. Будь ему за старшего брата. А меня, грешного, я уже завещал людям похоронить здесь, под деревом, головой к родным вершинам. В нем, — он указал на кожаный мешочек, притороченный к поясу, — горсточка отчей земли. Ее высыпьте мне на грудь, когда опустите в могилу. А мою апхиарцу повесьте на этом дереве, рука ветра сможет касаться ее струн, и до меня будут доноситься их звуки. — И погладил корявый ствол дрожащей ладонью. — А где твой брат, Зауркан?

— Привет вам, дедушка, — тихо отозвался Мата.

— А ну-ка, подойди ко мне поближе. Нагнись! Нагнись!

Мата склонился перед стариком, и тот провел чуткими, зрячими тонкими пальцами по его лицу.

— Ты плакал, мальчик?

— Да!

— Ничего. Не стыдись. Слезы — не позор. Пусть обернутся они мужеством!

Пошарив рукой вокруг себя, он нащупал апхиарцу и смычок. Привычно приложил инструмент к щуплой груди и провел для настройки несколько раз кряду по струнам, сделанным из конских волос. Сакут не спешил. Он устремил глаза к небу, словно мог видеть его свет, пролетающие облака, парящих птиц и бездонную, не знающую границ вышину.

— И сегодняшнему дню своя песня, — объявил он.

Люди притихли. Смычок, подвластный его руке, плавно опустился и ринулся вверх…