Баграт Шинкуба - Последний из ушедших

— Этот тоже не жилец!

Укачивая и успокаивая младенца, она вышла с ним за порог. Мужчины поудобней уложили мертвых. Сняв башлык, ударяя себя в грудь, я принялся оплакивать почивших. Я оплакивал их от своего имени, от имени матери, отца, брата и сестер, я оплакивал их от имени осиротевшей родины убыхов, такой близкой и такой далекой теперь. Солнце опустилось на высоту дерева, когда к подножию холма мы перенесли мертвых. Пока мы предавали их земле, умер и ребенок, словно не хотел он оставаться без отца и матери на этой облюбованной шайтаном земле. Безымянного мальчика мы похоронили рядом с его родителями.

— Прощай, Зауркан, — сказали добрые люди, помогшие мне. — Дай-то бог, чтобы не видел ты с этого дня горя большего, чем то, которое обрушилось на тебя сегодня. Мы ничем уже не можем помочь тебе, потому что каждый из нас обречен. Не избежать нам гибели среди людского мора. — И, указав на свежие могилы, они позавидовали: — Счастливые! Удел наш горше окажется. Нас некому будет похоронить, и воронье выклюет нам глаза и растащит наши кости. Помолись за наши души!

Они ушли, и я остался один посреди могильной тишины. Солнце, окровавив горизонт, ушло на покой. Сумеречным становилось небо, удлинились тени. Я решил остаться и охранять могилы в первую ночь, как это делали предки мои, чтобы какой-нибудь зверь не приблизился и не осквернил место погребения.

Когда совсем стемнело, я разжег костер в изголовий у мертвых. Огонь вскидывал багровые руки и являл мне лики тех, кто лежал у его ног. Вскоре взошла ущербная луна. В небе, которое было светлее земли, как саваны, проплывали облака. Каждая мышца моего тела ныла от усталости, мысли путались, веки смежались сами собой. Я положил голову на башлык и тотчас уснул. Мне приснился мой дедушка. Я никогда в жизни не видел своего дедушку, он умер до моего рождения, но отец мой не однажды рассказывал о нем, и потому я понял, что это — он. На нем была белая черкеска, такая белая, словно сшили ее из первого, незапятнанного снега. И голова у дедушки была белая. В руках он держал огромный черный котел, через край которого плескалась вода.

«Зауркан, — с укором проговорил он, — как смеешь ты прохлаждаться, когда весь народ поднялся, чтобы одолеть напасть?»

«А что стряслось?» — спросил я.

«Или ты ослеп? Глянь окрест — горы в огне». — И, протянув руку в направлении вершин, он провел в воздухе дугу.

Я, бросив взгляд в очерченное им пространство, увидел, что горы горят. Косматый огонь, словно стадо заживо освежеванных зубров, поднимался от подножия по склонам. Уже отсвет его лег на вечные снега. Краснели облака, и небо трещало, как сухой хворост в огромном костре. Невиданные, размером с горячие парусники, взметывались искры.

«Что это такое?» — в ужасе прошептал я.

«Кара божья! Господь отлучил нас от себя и решил низвести с лица земли весь род убыхов. Всю ночь шел войлочный снег. Столько намело войлока, что горы исчезли под ним. А потом невесть откуда ударила молния и взметнулся вселенский огонь. Беги, Зауркан, беги, внук мой, спасай горы!»

Вырвав из рук старика огромный котел с водой, я кинулся заливать огонь и в эту минуту пробудился. Со сна я не соображал, где нахожусь, но затем в забрезжившем свете утра, при виде могильных холмов, все вспомнил. Кто-то заскулил за моей спиной. Обернувшись, я увидел собаку, чьи ребра можно было сосчитать. Облепленная репейником, она скулила, поджав хвост.

— Прочь пошла! — присвистнул я и взмахнул рукой, точно собираясь бросить камень.

Собака боязливо отбежала в сторону, присела и стала выть. Несколько раз я пробовал отогнать ее, но все было напрасно. Пес отбегал на несколько шагов и начинал протяжно выть. «Может статься, пес принадлежал хозяевам рыбацкой хижины, — подумал я, — тогда он здесь хозяин, а я — гость».

Похороны, страшный сон, вой собаки — все перемешалось в моей голове. «Живы ли те, кого я оставил? А если нет?»

Я закрыл глаза и словно смотрел на солнце — все было кроваво-красным. Поднявшись, я поспешил обратно.

Приближаясь к тому становищу, откуда вышел, я издали приметил серую толпу махаджиров и услышал нестройный говор. Нагнав старика, направлявшегося к сборищу, я спросил:

— По какому случаю сход?

— Самсунский губернатор Омер-паша пожаловать должен. Имеет намерение потолковать с нами, — тыча посохом в жесткую землю, ответствовал старик.

Мы поравнялись с толпой. Кроме людей Шардына, сына Алоу, были в ней и незнакомые мне горцы. Собравшиеся возбужденно переговаривались, спорили, размахивая руками, одни предавались мрачным прорицаниям, другие — надеждам. Глаза у всех походили на искры из костра, в который швырнули камень. Рядом с мужчинами в черных одеждах стояли женщины. Старухи, сухие, прикрывавшие рты кончиками темных платков, поминутно вздыхали. Окинув взглядом толпу, я заметил отца: он стоял, опершись на самшитовую палку. Наши взгляды встретились. «Сейчас он все поймет по моему виду», — в отчаянье подумал я.