Баграт Шинкуба: Последний из ушедших

— Добро пожаловать! — говорит он мне по-турецки, останавливаясь и поднимая к груди правую руку.

— Добрый день, — отвечаю я по-турецки.

Только теперь, когда он стоит близко, я понимаю, какого он огромного роста, и вижу смотрящие на меня оттуда, сверху, небесно-синие, нисколько не выцветшие глаза. Потом ему надоедает смотреть на меня сверху вниз, он медленно, потому что гнуться ему, наверное, труднее, чем стоять, опускается на обрубок толстого столетнего дерева и, пока садится, успевает показать мне рукой на ту лавку, где мы сидели с Бирамом. Я повинуюсь ему и тоже сажусь. Он ставит посох рядом с собой, с силой воткнув его наконечник в землю, и достает из кармана янтарные четки.

— Небывалая жара стояла сегодня. Вон даже ветка отсохла, — и он показывает мне какую-то ветку на дереве, которую я так и не вижу.

— Да, было очень жарко, — отвечаю я.

Он долго молчит, и я слышу только пощелкивание четок.

«С чего начать? — думаю я. — С самого главного? С того, из-за чего приехал, или с чего-то другого?» И, так и не решив, неожиданно для себя спрашиваю:

— Сколько вам лет?

Зауркан улыбается:

— Наверное, тебя привел ко мне мой возраст? Ничего другого, интереснее, у меня уже нет. Если я верно считаю, то мне как раз сто.

— Вы родились здесь? — спрашиваю я, зная, что если он скажет «да», значит, все было напрасно.

— Нет, — отвечает он. — Я родился очень далеко отсюда.

Я жду, что он скажет что-то еще о себе, но он ничего не говорит, с минуту молча перебирает четки и вдруг, остановившись, спрашивает у меня:

— А кто ты? И откуда приехал?

И я, глядя ему в глаза, решаю, что с этим стариком надо с первых же слов все начистоту. Будь что будет!

— Я издалека. Из другого государства. Из Советского Союза.

— Как? — переспрашивает он, поднося ладонь к уху.

— Советский Союз. Россия. Кавказ. Абхазия, — я одно за другим говорю эти слова, стараясь произносить их именно так, как их произносят в Турции, надеясь, что он поймет хоть какое-нибудь из них.

И он понимает и повторяет:

— Кавказ. Абхазия.

— Да, я с Кавказа, из Абхазии. — Я говорю громко, я хочу, чтоб он как следует услышал меня.

— А из какого ты народа? — спрашивает он поспешно, так, словно я могу ему не ответить, и даже подается мне навстречу.

— Я абхазец, я из Абхазии приехал.

— Ты абхазец? О аллах всемогущий, что я слышу! — Старик произносит эти слова на чистом абхазском языке, ошеломленно подняв руки к небу.

— Да, я абхазец, я приехал из Абхазии, — еще раз повторяю я, но теперь уже не по-турецки, а по-абхазски.

— О, какую радость принес ты мне! Сколько лет я не видел ни одного абхазца. Сколько лет думал, что скорей мертвецы воскреснут, чем я еще раз услышу абхазскую речь.

Говоря это, старик приподнимается с обрубка и, потянув меня к себе, поочередно целует мои глаза.

— Знай, что я не чужой тебе по крови. Моя несчастная мать была абхазкой, из рода Шат-Ипа, из Цебельды. Как твое имя?

Я называю ему свое имя, и он, продолжая еще держать руки на моих плечах, вдруг замечает на одной из них четки и, словно они ему уже не понадобятся, засовывает их в карман и так потом ни разу и не вынимает их все дни, пока я у него гощу.

— Садись, садись, — говорит он мне, — тебе не положено стоять. Я стар, но ты мой дядя, и по обычаю старшинство за тобой*. [1] По старинным абхазским понятиям, всех родственников и однофамильцев своей матери сын считал и называл своими дядями. Они, независимо от их возраста, как родственники матери, были для него старшими. Это обыкновенно переносилось и более широко на мужчин, сородичей, соплеменников матери, если она происходила из другого народа. (Примеч. автора.) — Он усаживает меня, а я его. — Если я сегодня умру и окажусь в раю, где меня ждет весь мой народ, — говорит он, пытаясь снова встать, хотя я удерживаю его за плечи, — я расскажу им там, что здесь, на земле, еще живут абхазцы.

Старик никак не может успокоиться, и мне передается его волнение. Он то присаживается, то встает, то уходит в хижину, то снова возвращается во двор, рассеянно бродит от одного дерева к другому, пробует их руками, словно проверяя, на месте ли они, не сон ли все это. Потом, потрогав деревья, снова подходит ко мне, раз за разом повторяя все одно и то же, говоря это кому-то отсутствующему здесь, но для него, очевидно, присутствующему:

— У меня сегодня большой гость. Он приехал ко мне оттуда, где я родился, он приехал, чтобы увидеть меня. Я живу далеко, но он приехал узнать, как я живу!