Баграт Шинкуба - Последний из ушедших

Отец велел разжечь огонь, чтобы поскорее был кипяток, вместе со мной раздел брата. Он потерял много крови и был обессилен, но рана у него была хотя и большая, но не опасная, и отец быстро справился с нею. Он умел это делать и даже славился своим уменьем среди наших соседей. Остановив кровь и накрепко перевязав рану, сначала дал брату попить разбавленного наполовину водой мацони, а потом заставил его съесть жидкой каши с медом. И только после этого, сев рядом с братом, впервые за все время открыл рот:

— Аллах смилостивился над тобой и над нами. Ты вернулся домой живым.

— Лучше бы мне не возвращаться, — задыхаясь, словно ему не хватало воздуха, сказал мой младший брат Мата. — Все пропало, отец, все пропало. Нас истребили. Там, где мы сражались, вся земля покрыта нашими мертвыми телами. Нас осталось в живых всего несколько всадников, и у нас кончились пули и кончился порох. Мы с криком бросились прямо на цепь солдат и, хотя кругом был такой огонь, что, казалось, дымились гривы наших коней, все-таки вырвались к берегу моря. Но пуля пробила мне бедро и убила моего коня. Я упал под него, он придавил меня. Лежа на земле, я видел, как последние оставшиеся в живых, подскакав к обрыву, прыгали с него прямо в море и голодное море глотало их вместе с конями. Где мои товарищи? Почему пуля не убила меня и я лежу у этого очага, опозорив твою старость?

— Успокойся, — сказал отец. — Никогда все не погибают в одной битве, всегда кто-то остается жив, чтобы сразиться и погибнуть в другой.

Говоря эти слова, отец гладил голову Маты, а потом уже ничего не говорил, только гладил. И Мата забылся сном, и мы сидели вокруг него и не спали до тех пор, пока солнце не поднялось над снежными вершинами.

Наш дом был набит горем, а солнце светило как на празднике. Отец велел матери и сестрам приготовить завтрак, а потом заставил всех сытно поесть. Брата тоже. Он наконец проснулся и чувствовал себя гораздо лучше, чем вчера.

Отец надел на себя все самое лучшее, что у него было, сел на свое главное место за столом и оглядел нас всех по очереди.

— Все вы, и мужчины и женщины, не должны падать духом. Мы никогда не думали, что это может случиться, но наш молочный брат Шардын, сын Алоу, прав: мы все умрем, если останемся на этой земле. Мы должны искать такую землю, где нет войны, и нам пора собираться в дорогу.

— Куда — в дорогу? О чем ты говоришь? — закричал мой брат и сел на лавку, хотя его перекосило от боли. То, над чем мы терзались всю ночь, было для него новостью.

— Успокойся. Мы поплывем в благословенную землю всех мусульман, в Турцию. Султан примет нас в подданство и даст нам землю. Наш молочный брат, Шардын, сын Алоу, обещал покровительствовать нам и в Турции, и по пути туда, и нам остается только собраться вместе с ним в дорогу, — сказал отец с такой покорностью, словно нам и правда больше ничего не оставалось делать.

— Что ты говоришь? — закричал Мата, услышав это, и снова, морщась от боли, сел на лавку. — Что с тобой? Всего неделю назад ты послал меня воевать с русскими. Всего три дня назад тебя ранили. Вспомни, в скольких битвах ты был. Посчитай свои шрамы!

— Ляг, у тебя жар, — сказал отец и заставил Мату лечь. — Тебе нельзя кричать. Я хорошо помню все свои шрамы, но если мы будем дальше воевать, от нас, от убыхов, никого не останется.

— Не верю, что так думает весь наш народ, — сказал я отцу. — Не верю, что наш предводитель Хаджи Керантух сложит оружие. Не верю, что нам будет хорошо, если мы бежим в Турцию. Не верю рассказам Шардына, сына Алоу. Отец, не дай себя обмануть!

Мы оба, то я, то Мата, поочередно уговаривали отца отказаться от задуманного Шардыном, сыном Алоу. Он сидел, слушал, не спорил и не соглашался. Сидел и молчал. Потом взял свой посох. И уже на пороге обернулся к нам:

— Хорошо. Подождем, как решит народ. Зауркан, отправляйся к Хаджи Керантуху и оставайся его телохранителем. Раз он вчера собрал совет, значит, сегодня или завтра они что-то должны решить. Я обойду всех соседей. Я обещал передать им желание Шардына, сына Алоу, чтобы они переселились вместе с ним в Турцию, и я передам им это и выслушаю, что скажет мне каждый из них.

— Отец, не ходи! — закричал Мата и чуть не вскочил с лавки вслед отцу. — Не ходи! Когда другие мужчины воюют там, где еще и сегодня слышен голос пушек, как ты можешь ходить от соседа к соседу, уговаривая их бросить эту землю, за которую еще льется кровь!

— Замолчи! — закричал отец.

— Он замолчит, но он прав. Ты не должен никуда идти, отец, — вмешался я.