Баграт Шинкуба - Последний из ушедших

— Кругом, дурень! Шагом марш!

— Гляди, как бы тебя не взгрел хозяин твой за такое обращение с близким ему человеком.

— Занят господин! Знатные гости у него, не чета тебе, оборванец! Али Хазрет-паша и французский генерал пожаловали. Проваливай! Кому сказано, пошел прочь!

Что мне оставалось делать? Потоптался на месте и поплелся домой. Когда огибал ограду, со стороны двора послышался веселый говор. Прильнув к прутьям железной ограды, я увидел четверых мужчин. Впереди стоял улыбающийся Мансоу. Чтобы угадать это, проницательности не требовалось: уж очень он походил на Шардына. По левую руку от него раскуривал чубук кряжистый, как бочка, турок в сверкающих эполетах. «Али Хазрет-паша», — смекнул я. Справа с тросточкой в руках, сверкая знаками отличия, что-то громко на языке, которого я не знал, выкрикивал сухопарый господин. «Видать, это и есть французский генерал», — подумал я. А чуть поодаль стоял высокий, в белом бурнусе, Джавад-бей. Таким его и раньше описывали мне очевидцы.

Мужчины уселись за столик, на котором стояли фрукты, щербет и орехи. «Сладко живут, лихоимцы, — мелькнуло в моей голове. — Только петушиных боев им не хватает». И тут, как по волшебству, явились двое слуг с петухами. Выпустили птиц. Красный петух остервенело кинулся на белого кочета. Налетел, сцепились так, что пух полетел, а потом отпрянули друг от друга. Взъерошенные, с распущенными крыльями, поточили клювы о землю и пригнули к ней головы. Помигивая веками, с минуту зло наблюдали друг за другом и снова ринулись в бой. Раскровавили гребни. В клюве каждого торчал пух, у красного петуха белый, у белого — красный. Гости и хозяин умирали со смеху и подзадоривали драчунов, свистели, кидали в них орехами.

Мне стало тошно. Оттолкнувшись от прутьев ограды, сжимая кулаки, я, от греха подальше, поспешил прочь.

«Нас стравливают с соседями, как этих петухов, — размышлял я по дороге. — Птицы схлестнулись — им смешно, люди дерутся — им опять же забава, развлечение, даже выгода: враждуйте, темные, нам от раздоров ваших спокойнее».

На следующий день, проведав, что гости уехали, я вновь появился у железных ворот, будь они прокляты! Открыл калитку, и другой стражник, сменивший предыдущего, спросил:

— Чего надо?

Я объяснил, что хочу видеть Мансоу, сына Шардына, молочного брата отца моего.

— Видишь, конь под седлом? Хозяин на охоту собирается. Не до тебя ему!

— Я его ненадолго задержу. Всего два слова сказать желаю.

— Не могу пропустить! Велено никого не пропускать!

Пока я препирался со стражником, во двор с балкона спустился Мансоу, сын Шардына. На ногах сапоги выше колен, на голове соломенная шляпа, двустволка за плечом.

Я был в архалуке, черкеске и при кинжале. Заметив незнакомца в странной для турецких обычаев одежде, он подошел ко мне.

— Добрый день! — приветствовал я его по-убыхски.

Вместо того чтобы ответить на приветствие приветствием, он спросил по-турецки:

— Кто такой?

— Приглядись, может, вспомнишь!

— Недосуг мне приглядываться!

— Я Зауркан Золак. Наши отцы были молочными братьями.

— А-а, Мухтар мне говорил о тебе… — И, заматывая плеть вокруг голенищ осклабился. — Тот самый, что зарезал знатного пашу…

— Не единственный случай в нашем роду, — не удержался я, намекая на то, как его отец пристрелил сераскира… — Помилован по манифесту.

— Манифест, говоришь. При чем тут манифест? Ты убийца, и на руках твоих кровь… — Мансоу, сын Шардына, поморщился.

— Не по своей нужде я пришел…

— Говоришь, мы в родстве?

— Бабушка моя была кормилицей твоего отца.

— О господи, когда это было! Быльем поросло то время. Что тебе от меня надо?

— Извини, что задерживаю тебя, но знай, что я лишь по средник.

— Между кем?

— Тобой и твоими соплеменниками.

Мансоу, сын Шардына, насторожился:

— А что пожелали мои соплеменники?

— Чтобы ты договорился с Джавад-беем о прекращении вражды. Кровь льется в три ручья…

— Тебе ли сожалеть о пролитой крови… Пусть убыхи прекратят кражи, и все кончится само собой. Так и передай тем, кто послал тебя.

Давая понять, что разговор окончен, он направился к оседланному коню и, сделав несколько шагов, обернулся:

— В какие дни ты у меня работаешь?

— По понедельникам и вторникам.

— Ты вспомнил имя моего отца. В честь этого я освобождаю тебя от одного дня. Выходи на работу только по вторникам. А сегодня, раз уж пришел, подсоби прислуге. Эй, Хасан, покажи ему, что делать!