Михаил Иманов - Меч императора Нерона

— Это у тебя мало сил? — усмехнулась она, но уже не презрительно, а скорее интимно, как если бы они разговаривали лежа в постели.— Да ты еще способен завалить какую-нибудь пышнотелую девку, а то и не одну! Не смеши меня, Луций, мне сейчас не до смеха.

Этот грубый комплимент был приятен старому философу: Агриппина, как никто, умела говорить грубости, доставлявшие удовольствие.

— Ты, как всегда, преувеличиваешь возможности,— усмехнулся Сенека ей в тон.

— Ничего я не преувеличиваю,— проговорила она, нетерпеливо поводя плечами,— Но я пригласила тебя не для того, чтобы говорить комплименты, у меня к тебе важное дело,— Она понизила голос, подалась вперед и пристально посмотрела на сенатора.— Дело государственной важности, хотя оно и может показаться тебе странным.

«Наконец-то»,— подумал Сенека, а вслух сказал, тоже подавшись вперед:

— Я внимательно слушаю тебя.

— Прежде всего скажи: на чьей ты стороне?

— Мне не хотелось бы отделять сына от матери,— уклончиво выговорил он.

— Ну ладно.— Она махнула рукой, словно отметая предыдущий вопрос.— Вот что я хотела тебе сообщить: я решила соблазнить Нерона.

— Соблазнить? — не понимая, поморщился Сенека.— Чем соблазнить?

— Собой,— досадуя на его непонимание, ответила она.— Соблазнить собой, как это делают женщины.

— Нерона? Твоего сына?

— Тебя это удивляет? Говори!

— Для меня это несколько неожиданно.— Сенека чуть развел руки в стороны.— Но посуди сама...

— Не надо объяснений,— прервала его Агриппина.— Только я не понимаю, что тебя здесь смущает? Кроме того, что он мой сын, он еще и мужчина. Причем в первую очередь мужчина. К тому же, как всем известно, падкий на женщин. Правда, не только на женщин, но это сейчас не важно. Он мужчина, падкий на женщин, я — женщина, что же тут странного? Мне кажется, все это вполне естественно. Я потому и спрашивала тебя, как ты меня находишь, мне надо знать, могу ли я возбудить страсть.

— Ты можешь возбудить страсть, моя Агриппина,— все еще не совсем придя в себя от ее слов, проговорил Сенека.— Ты, как никто, скажу это тебе без лести, можешь возбуждать страсть, и возраст мужчины и его положение тут ничего не значат, но...

— Что «но»?

— Но он твой сын, Агриппина, ты представляешь, что будут говорить в Риме!

— В Риме? — усмехнулась она с крайней степенью презрения.— В этой помойке, которая по недоразумению все еще именуется Рим? Или ты все еще называешь эту помойку Великим Римом?

— Я думаю, что ты не вполне справедлива,— осторожно заметил Сенека.— Хотя, конечно, и я не отрицаю, что в Риме не все ладно.

— Не все ладно! Не все ладно! — Она схватилась за подлокотники кресла с такой силой, что у нее побелели пальцы.— Презренные рабы правят Римом! Какой-то мелкий жулик Палант разъезжает по городу, как восточный царь. Жалкий вольноотпущенник мнит себя выше римского патриция!

«Ты сама лежала в постели с этим самым Палантом, и тогда он не казался тебе очень уж жалким. И тогда ты не считала себя униженной — жена императора Клавдия и мать Наследника!» — хотелось воскликнуть Сенеке, но, разумеется, он промолчал.

— И ты называешь такое положение нормальным! Ты говоришь, что в Риме просто не все ладно! — все более распаляясь и уже почти крича, продолжала Агриппина.— Называй это как хочешь, а для меня Рим — помойка, и больше ничего.

Она откинулась в кресле, тяжело дыша, ее пышная грудь вздымалась при каждом вдохе, и Сенека невольно отметил, что она и в самом деле все еще соблазнительна, и в гневе даже больше, чем в любви.

Некоторое время они молчали. Агриппина сидела в кресле, а Сенека рассматривал морщины на ее шее и думал о том, что все в этом мире имеет свой предел, а молодость уходит быстрее всего, хотя с этим не хочется соглашаться, особенно женщинам.

Но Агриппина была женщиной сильной, она умела брать себя в руки. Когда их взгляды снова встретились, лицо ее было спокойным и сосредоточенным.

— Прости, Луций,— она грустно улыбнулась,— порой я не умею сдержать себя.

Сенека выразил на лице понимание, но ничего не сказал.

— Так вот, я хочу спросить тебя.— Она снова подалась вперед и заговорила шепотом.— Что ты думаешь о моем плане? Или ты считаешь, что я не сумею?..

— Что не сумеешь?

— Соблазнить Нерона,— поморщилась она.— Ты считаешь, я уже слишком стара для этого?

— Конечно нет,— не сумев скрыть досаду, ответил Сенека.— Но я тебе уже говорил, Рим не примет этого. Ты можешь называть его как угодно, но он не примет такого положения, когда император живет с собственной матерью. Он не примет этого и не потерпит такого императора, потому что подобное положение подрывает все устои — семьи, государственности, чего угодно. Ты не выиграешь, Агриппина, а Нерон проиграет — вспомни, это же твой сын, ты сама отдала столько сил, чтобы он стал императором!