В Грановитой палате все уселись как попало, обессиленные, напуганные. Петр и царевич Иван рядышком взобрались на большой, широкий царский трон, стоящий под навесом, в царском углу, и тоже отдыхали от пережитых волнений.
В это же время Матвеев бесстрашно спустился с крыльца и громко, взволнованно обратился к тем стрельцам, которые кучками стали подбегать к самым дверям золоченой решетки, замыкающей собою вход на Красное крыльцо.
— Здоровы живете, ратники Божии, славное православное воинство. Давно не видался с вами. Узнаете ли?
— Куды не узнать… Боярин Матвеев, Артамон Сергеич… Хозяин наш старый… Тебя нам и надо… Сказывай, как покойного государя извел… Как нового извести собираешься. Говори, старый грешник! Куды подевал Ивана-царевича, заступу нашу?.. А?..
Крики, злобные, пьяные голоса и угрожающие взгляды буянов не смутили старика.
— Снова-здорово. Где были до сих пор? Вон товарищей спросили бы. Они не то видели и царя и царевича, — говорить с ими изволили государи. Нет в их царском дому изменников…
— Были здесь оба… Видели мы… Толковали с ими, — раздались голоса тех, кто раньше был при появлении царской семьи.
— Ладно. А все же вы по городам посылать надумали… Твои все козни. На нас, на стрельцов, служилых людей иноземных да дворян городовых, всю земскую рать сбираете. Стереть нас с лица земли норовите… А ты — первый… Ну, иди сюды… Поспешай Варвара на расправу. Не кройся за решеткою. Мы и ее сломать умудримся, коли сам не придешь…
— Не придется ломать вам затворов во дворце царском… Вот, видите, раскрываю дверь: не боюсь я вас. Потому — совесть моя чиста… А вы — земской силы боитесь, про иноземные рати толкуете. Видно, за собой што плохое знаете… Болит душа моя. Так ли встретить чаял войско свое любимое? Царскую охрану самую ближнюю. Што дурнова вы от нас да от роду царсково видели? А теперь… Вон сидит во Палате царица-матушка. Вам она ли не родная мать была? И птенчики при ей, сыны царя Алексея, кой не то отцом — другом, слугою вашим был… Да и Федор тоже… И вот расплата стрелецкая… Стыд и горе… Плачут они там: и мать-государыня, и царь-отрок, и брат ево недужный… А стрельцы, страмные, буйные, пьяные, инова дела не знают, сбираются двери в жилье царском ломать, убивать хотят не то верных слуг царских, а родню самую близкую?! За што?.. Виновен хто из нас, хоть бы самый ближний к трону, — жалобьтесь, челом добейте. Будет дана вам правда. Не попустит государыня и юный царь с боярами никому, даже брату родному, вину или грех какой. Видели, как начальникам вашим было по челобитью вашему? А вы — все забыли… Наущения злобного слушаете… Все заслуги свои былые в грязь затоптали… Так уж и меня скорей убейте, старика, не видал бы я позора в войске моем, не слыхал бы про горе и позор всей земли русской… Убивайте меня, скорее.
И прямо в толпу шагнул Матвеев.
Как от чего-то грозного, страшного — отхлынула пьяная, бесшабашная толпа от этого беззащитного старика, покорившего их темные, смущенные души силой, величием духа, красотой подвига.
— Што ты, Господь с тобой… Ступай с Богом, боярин. Не медведи мы дикие. Не кровь пить пришли… Смутили нас… Прости уж… Коли жив Иван-царевич, коли все благополучно в терему вашем царском… Уж мы по домам тогда…
Нерешительно, с каким-то детским, наивным и грубоватым смирением звучат голоса стрельцов. Переминаются они, не знают, как им и уйти теперь отсюда.
— Ну, ладно. Бог простит. Идите с Богом. Товарищам скажите скорее, сбирались бы в место во одно да шли по домам… Идите…
И, отдав поклон толпе, Матвеев стал подниматься наверх мимо Михаила Юрича Долгорукого, который стоял тут же, как бы наготове защитить старца в случае беды.
Князь дал пройти мимо себя Матвееву и остался внизу, темный, нахмуренный, словно не зная, на что ему решиться? Как начальник Стрелецкого приказа, Долгорукий считал и себя виновным в том, что допустил разыграться мятежу. Мягкие, душевные речи Матвеева, правда, достигли цели. Но они не нравились Долгорукому. Не так бы он поговорил с этими скотами…
Но начинать без повода — тоже нельзя было. Долгорукий уже стал было подниматься за Матвеевым, который скрылся в дверях, ведущих в Грановитую палату.
Исход речей Матвеева не понравился не одному Долгорукому.
Оскалили зубы, как волки, и Толстые, и младший Милославский, которые, уже не стесняясь, явились на самой площади перед соборами, чтобы подогревать толпу, подстрекать ее к буйству и резне.
Читать дальше