Фаина Гримберг - Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Меж тем боярин и правитель Лал Сингх обменялись несколькими фразами. Они говорили чрезвычайно скоро, и Офонас ничего не смог понять.

— Ты наг и беден, — сказал затем боярин Офонасу-Юсуфу, — мой повелитель даёт тебе одежду и пять серебряных монет. Тебе не приличествует иметь подобного коня! Должно быть, ты украл его. Раджа Лал Сингх, повелитель Лалганджа, мог бы заключить тебя в темницу, но дарует тебе свободу...

Воины уже окружали Офонаса. Видя себя в подобной отчаянности и не зная, что предпринять, он невольно, уже и не раздумывая, вскочил на коня и пустил его вскачь. Но напрасно он пытался спастись. Тотчас кинулась за ним погоня. К воинам Лал Сингха присоединились крестьяне, трудившиеся до того на полях. Множество людей бежало вслед за всадником и наперерез ему. Грозились ему саблями обнажёнными, остро сверкавшими на солнце, выставляли на него ножи... Все что-то выкрикивали, многие голоса полонили слух Офонаса-Юсуфа. Но он ясно слышал лишь ржание Гарипа. Офонас испугался за коня, которого могли ранить или убить, и прервал бегство...

Все остановились. И в этом круговом сверкании оружия Офонас слезал с коня, все опасаясь, что вот тотчас же и ударят кинжалом или срубят голову саблей. После и сам дивился, отчего не просил пощады. Но ведь не просил, молча стал перед ними, вновь держа коня в поводу...

Офонас, взглянув на темноликих, окруживших его своими смертоносными остриями, вдруг намыслил, как ему спастись. Выбора не было. Он оставил коня, бросив поводья, и кинулся бежать, пригибаясь невольно. Стрелы, пущенные из луков темноликими воинами, свистнули, прыснули за ним следом. Он почувствовал, что и сам едва не летит над землёй, до того скор сделался его бег... Но, должно быть, правитель Лалганджа приказал не тратить стрелы понапрасну на беглеца столь ничтожного. И Офонасу позволили бежать, удовольствовавшись конём. Ведь, в сущности, только того и желали — отнять коня!..

«И тут есть Индийская страна, и люди ходят все наги, а голова не покрыта, а груди голы, а власы в одну косу заплетены, а все ходят брюхаты, а дети родятся на всякый год, а детей у них много. А мужики и жонки все наги, а все черны. Яз куды хожу, ино за мною людей много, да дивуются белому человеку. А князь их — фота на голове, а другая на гузне; а бояре у них — фота на плеще, а другаа на гузне, княгини ходят фота на плеще обогнута, а другаа на гузне. А слуги княжие и боярьскые — фота на гузне обогнута, да щит, да меч в руках, а иные с сулицами, а иные с ножи, а иные с саблями, а иные с луки и стрелами; все наги, да босы, да болкаты, а волосов не бреют. А жонки ходят голова не покрыта, а сосцы голы; а поропки да девочки ходят наги до семи лет, сором не покрыт».

Готовясь писать слова свои, Офонас видел перед глазами в темнице Смоленска жаркий Гундустан, чёрных малорослых людей, худых совсем, или других, с толстыми животами; чёрные волосы на головах женских; детей множество голых, острые клинки и рукояти сабель, украшенные горящими светло, круглыми красными камнями...

Офонас бежал, не видя, не разбирая дороги, и полетел круто вниз внезапно. Дыхание захватило тотчас. Он даже не вскрикнул. Он катился стремглав, ударяясь больно о землю, колючие ветки кустов, густо разросшихся, царапали голое тело, спину и грудь. Ему представлялась верная смерть, навстречу коей он двигался стремительно и не молил Бога о спасении, не помнил молитвенных слов; но даже испытывал некое чувство, чуянье восторга предсмертного; странного восторженного предчувствия некоего совершенно нового для себя состояния души и тела; и состояние это, вот-вот грядущее, было — смерть!..

Однако всё же никакая смерть не последовала за его отчаянным полётом-падением. Исцарапанный, он больно ударился о землю, даже и не такую жёсткую, потому что упал на кучу листьев и прелой травы. Пролежал некоторое время оглушённый. В ушах гудело, звенело. Сел, опираясь на ладони рук, вытянутых назад. Над ним, высоко, медленными облаками ходило небо. Попытался привстать, но оказалось слишком больно. Снова сел...

Офонас понял, что попал, вернее всего, на дно пересохшего колодца, обросшего густыми зарослями кустов. Упал он достаточно глубоко. Всё-таки нашёл силы встать, ухватился за стенку глинистую, прикинул на глаз расстояние. Только тогда сделалось Офонасу страшно. Ведь он никогда не сумеет сам выбраться отсюда! Он прислушался. Сверху не доносились голоса человеческие, не слышно было шороха шагов. Закричать, звать на помощь он опасался. Ведь если крестьяне или же люди из свиты правителя Лалганджа услышат его, они убьют его!.. Офонас всё же не дал беспредельному, неизбывному страху одолеть рассудок. Это места, где работают на полях и ездят на дороге. Надобно выждать, а после решиться и звать на помощь. Но сколько выждать? Ночь? А если придут хищные звери? Отбиваться ножом?.. Он сидел и размышлял, прикидывая, что же делать. Болели царапины, глубокие порезы кровоточили, ушибы ныли. Бедственность, в коей очутился Офонас, заставила его позабыть о коне...