Фаина Гримберг - Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Тогда купцы, повинуясь старшему, опустились покорно на колени и пали ниц перед связанным Офонасом, моля его о прощении...

— Доволен ли ты? Удовлетворён ли ты? — вопросил старший.

Офонас мотнул головой из стороны в сторону.

— Развяжите меня! — попросил.

— Ты скажи прежде, удовлетворён ли ты?

— Да что мне! — Офонас внезапно сменил гнев на милость. — Что мне! Я на их дурость не сержусь. Пусть и они не сердятся на меня. А если я кого ударил посильнее, чем следовало бы, пусть не сердятся... Смех один... — И он снова помотал головой и рассмеялся, дробно хохотнув...

Его развязали. Он потёр запястья и, нагнувшись, потёр щиколотки под мягкой кожей тёмных сапог. Разогнулся. И, не оглянувшись, пошёл прочь от всех...

На другой день тот купец, которому Офонас ушиб голову, подошёл снова к нему и пригласил на трапезу.

— Что? Снова приготовили пилав с крысятиной? — спросил Офонас с недобротою ехидной в голосе.

— Ты всё ещё не простил нас. Но ведь это была шутка, хотя и глупая, но всё же шутка...

— Да простил я!.. — отвечал Офонас уже без ехидства и недоброты, но всё ещё с досадой... — Простил!..

— Я слыхал, как ты бранился. Должно быть, это истарханское наречие, странно звучит оно...

— Истарханское, — не опроверг Офонас, довольный тем, что ведь взял же верх, да ещё и теперь обманул, и пусть никто не догадает!..

На трапезу всё же пришёл и ел. Но не мог заставить себя взять хотя бы малый кус мясной, ел только рис и зелень. Все приметили его брезгливость, но никто не осмеливался трунить, а понимали всё, что явилось причиной...

На сластях и ячменной браге все развеселились. Обменивались шутками и пели. Но подошло время молитвы, и прервали веселье, совершили омовение и, встав на колени и прикасаясь лбом к земле, молились...

Офонасу уже много раз приходилось на людях являть себя приверженцем Мухаммада. По-христиански он маливался тайком, и от потайности таковой молитвенные словеса будто утрачивали свою прежнюю убедительность и весомую силу. Прежде, в Твери, на Руси, были молитвенные словеса крепкими, сильными; усиливались и крепли видом церквей, ликами икон, колокольным звоном, видом многих людей, склонившихся в молитве, творящих крест, как положено... И крепли словеса праздниками, вкусом кулича и крашенки-яйца; и бездумной принадлежностью Офонаса к этому множеству, верующему в одну веру... А теперь, давно уж лишённые всего этого тварного укрепления, словеса русских молитв реяли потайно, тихо произносимые, говоримые Офонасом, реяли, некрепкие, и будто истаивали в воздухе жарком Востока, будто и не бывали вовсе... Без исповеди, без угрозы поповской наложить епитимью, заставить поклоны бить, истаивали молитвенные словеса русские... И крепли слова молитв, положенных Мухаммадом-пророком... Крепли от звуков мужских голосов, крепли видом храмов-мечетей и видом множества вставших на колени мужчин, склонивших к земле коленопреклонённо свои головы чалмоносные... Крепли слова Мухаммада звонкими, громкими призывами к молитве, муэдзинами с минаретов воскликнутые... И Офонас, произносивший эти слова притворно — он сам себе горячо говорил, что ведь притворно же, притворно молится Мухаммадовыми молитвами; говорил, а сам уже проговаривал молитвы увлечённый, искренно почти... Всё же смутное желание принадлежать множеству жило в нём, во всём его существе, телесном и духовном... Говорить вместе со всеми, молиться вместе со всеми... А было и новое. Прежде, в Твери, он не выбирал, кому молиться, как молиться. Было всё определено самим его рождением. А ныне раскрылась перед ним смутная возможность выбора. Ведь он мог молиться молитвами Мухаммада притворно, а мог бы искренне; мог потайно молиться по-христиански, по-русски, а мог... мог вовсе не молиться по-русски, не молиться!..

А молиться искренне Мухаммадовыми словесами, невольно искренне выговаривая:

— Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

И обрадуй тех, которые уверовали и творили благое, что для них — сады, где внизу текут реки. Всякий раз, как им даются в удел оттуда какие-нибудь плоды, они говорят: «Это — то, что было даровано нам раньше», тогда как им доставлено только сходное. Для них там — супруги чистые, и они там будут пребывать вечно» [87] … пребывать вечно... — Коран, сура 2, 23, перевод И. Ю. Крачковского. .

И тогда Офонас думал невольно, что ведь это хорошо: там, в посмертной жизни, будет у него не Настя, перед коей виновен, должно быть; а будет с ним иная супруга, для какой-то чистой жизни... И тотчас спохватывался, что ведь это грешно: отступаться от православной веры... Но кто сейчас над ним? Кто его судить будет? Попы? Дед Иван? Петряй? Дядька Ливай?.. От прежнего множества отделён Офонас многими землями, морями отделён... И тянется к новому для него множеству, мнозинству, каковое будто и сам для себя избрал, как избрал сам для себя путь, дорогу через три моря, три дарьи...