Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

Но особливо поразил барон кронпринцессу и её подружку тем, что всего за неделю починил протекавшую крышу. Сколько раз кронпринцесса подступала к мужу насчёт крыши с самой решительной рекламацией, но Алексей только рукой махал: отстань, сейчас мне не до крыши. В последнее время царевич, казалось, стал безразличным ко всему на свете, замышляя какой-то свой великий прожект. Тогда она пожаловалась на протекающие потолки своему могущественному тестю. Пётр обещал прислать мастеров, но всё забывал об этой мелочи в беспрестанном круговороте государственных дел. Только Екатерине Алексеевне кронпринцесса челом не била: ведала, как насмешливо соберёт жирную складочку меж чёрных бровей новоявленная царица, наобещает, но ничего не сделает, а за спиной ещё съязвит: «Вот она, знатная бестолочь!» Глубоким женским инстинктом чувствовала София-Шарлотта ненависть к себе, разъедавшую душу царицы: ещё бы, её дети будут прямыми соперниками детей Екатерины! В прошлом году, когда она ждала ребёнка, Екатерина всё поглядывала на её живот и накануне родов прислала вдруг трёх своих фрейлин, во главе с этой злючкой, княжной Ржевской, якобы для помощи при родах государыне-царевне. Но София-Шарлотта сразу их раскусила, построив логическую цепь (недаром она была ученицей самого Лейбница!). И постулаты явились точные. Постулат первый: коли у неё родится мальчик, не видать дочкам Екатерины — Анне и Елизавете — царского трона. Постулат второй: царица боится, что ежели кронпринцесса родит девочку, то немки-фрейлины могут подменить её каким-либо мальчонкой, дабы «порадовать» Петра мужским продолжением династии.

Принцесса устроила тогда скандал Алексею, и царевич обещал поговорить с отцом, и, похоже, поговорил, потому как явился из царского дворца бледный и угрюмый и неделю после того пил водку. И ничего не переменилось — Ржевскую с товарками от неё не убрали.

Так и рожала свою Наталью пред очами надзирательниц царицы.

Впрочем, то, что кронпринцесса родила дочь, а не сына, царицу несказанно обрадовало. Екатерина даже написала собственноручное поздравление. Да вот незадача: ныне София-Шарлотта опять на сносях. Правда, и Екатерина на сей раз не отстала, тоже ходит с брюхом. И обе ждут мальчиков. Так что никому нет дела до текущей крыши!

А вот Левенвольду в починке крыши был прямой интерес. Барон быстро нанял артель кровельщиков, сам привёл их во дворец наследника, не поленился даже самолично подняться на крышу.

— Не упадите, барон! — тревожилась стоявшая во дворе Юлиана. Завидев её, барон небрежно опёрся одной рукой о печную трубу, другой сорвал шляпу, украшенную голубым фазаньим пером.

«Ох, сорвётся!» — ёкнуло сердце у Софии-Шарлотты, выбежавшей на крыльцо. Однако барон стоял крепко.

— Мартовский кот, да и только! — открыто восхищалась им Юлиана, глядя, как барон ловко прошёл по коньку крыши и скользнул на чердак.

— Не кот, а целый котище! Мур-Мур! — промурлыкала вдруг София-Шарлотта.

Крышу уже через неделю починили, а ещё через неделю барон Левенвольд был назначен обер-гофмаршалом маленького двора Софии-Шарлотты. Алексей не возражал: по брачному контракту царевна не только оставалась в лютеранской вере, но и имела право сама выбирать свой двор.

В тот зловещий 1715 год Алексей пил всё больше и больше, сам чувствовал, что много пьёт, но остановиться всё не мог. По утрам его мучило раскаяние, он пытался разобраться, отчего пьёт, и тогда честно признавался, что пьёт от страха. А страх тот разрастался тем больше, чем шире становилась пропасть между ним и отцом, и царевич чувствовал: рано или поздно сорвётся он в эту пропасть. Будь его отец, как покойный дедушка Алексей Михайлович, возможно, у него и не было бы того страха. Тишайший, говорят, и сам попивал, и потихоньку своих придворных бояр угощал. Конечно, дедушка внука за пьянство по голове не погладил бы, но не глядел бы на него зверем, не унижал бы и не уничтожал, а скорее помог бы подняться.

Но его отец был человек необычный, ради величия России Пётр мог беспощадно казнить не только чужих, но и самых близких людей. Алексею, хорошо ведающему историю отечественную, ежели с кем и приходилось сравнивать своё положение, то только с положением царевича Ивана, сына Ивана Грозного. «Грозный-то своего сына-наследника царским посохом до смерти пришиб, а вы сами ведаете, что отец-то мой — второй Грозный!» — уныло толковал царевич в кругу близких. Те молчали. И чувство безнадёжности становилось всё более и более Глубоким. И так не хватало задушевного друга, отца Якова, отставленного от двора наследника по царскому приказу.