Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

Принц Евгений Савойский был для генерала Дауна не только военным министром, но и живым символом армии Габсбургов.

— Того же мнения и граф Зинцендорф! А ведь он — канцлер империи, в то время как Шенборн — лишь его помощник! — тонко улыбаясь, заметил Толстой.

— Скверный помощник! — сердито буркнул вице-рой.

Пётр Андреевич развёл руками, безмолвно соглашаясь с рассердившимся генералом. А затем, как бы взбодрясь, продолжал свою мысль:

— Не кто иной, как сам ваш канцлер, позволил мне и капитану Румянцеву прибыть в Неаполь и уговорить царевича полюбовно отдаться на милость и прощение отца! Истинно, генерал, ваш канцлер мыслит по-государственному... Он обещал мне обязательно переговорить с императором на предмет выдачи нам царевича. Не пришло ли вам о том письмо от его величества? — спросил Толстой напрямую.

Но генерал Даун отрицательно покачал головой: из Вены не было пока никакого приказа императора. Зато во всём прочем вице-рой готов был оказать Толстому всевозможные услуги. Он согласился даже предоставить для повторной встречи Толстого с царевичем королевский дворец в Неаполе.

— Поскольку ваш царевич — лицо беглое, я прямого разговора с ним не веду, а все дела решаю через своего секретаря Вейнгардта. Вот он и посодействует вашей новой беседе с царевичем! — любезно разъяснил вице-рой и вызвал своего секретаря.

Явился аккуратненький и бледненький немчик, в маленьком паричке и тёмном платье. Он удивительно походил на своего прямого венского начальника господина Кейля и в любом случае был столь же ловок и обходителен в манерах. Толстой распознавал таких чиновничков с полуслова и сразу определял им цену. Этого он, зная его влияние на царевича, оценил в полтораста золотых и сразу легко и просто договорился о встрече. Тем же вечером Пётр Андреевич пил превосходное кьянти во дворцовом флигеле, где проживал секретарь.

— Так, значит, секретарь Кейль ваш-старый знакомец по Вене? — в какой уже раз переспрашивал осторожный Вейнгардт.

— Более того, господин докладчик Тайной канцелярии — мой прямой друг и обещал мне, что вы окажете мне полную поддержку. Само собой, за хороший бакшиш! — Пётр Андреевич плутовски улыбнулся Вейнгардту. Само слово «бакшиш» вызвало у него сладкие воспоминания о Стамбуле, где бакшиш от Толстого брал сам великий визирь. А тут какая-то канцелярская крыса... конечно, возьмёт! И не ошибся, господину Вейнгардту тоже было знакомо это сладкое слово «бакшиш»!

Прежде чем приступить к отнюдь не монашеской трапезе, царский посланец преподнёс секретарю небольшой презент: два бочонка с красной и чёрной икрой, доставленных из Архангельска купеческим домом Гваскони. А неаполитанскую серенаду для господина Вейнгардта сыграли сто шестьдесят золотых червонцев, высыпанных Толстым из заветного мешочка прямо на украшенный цветами пышный стол.

— Государь обещал ещё столько же в случае успеха нашего общего предприятия! — Толстой был сама любезность.: — Сумейте только убедить царевича, что ему нечего надеяться на помощь цесаря, и отставьте от него девку Ефросинью. Вижу, он и паса без оной быть не может! — Пётр Андреевич весело рассмеялся.

— Сделаю всё, что могу, ради такого нежданного гостя! — очень серьёзно пообещал аккуратный австриец.

И скоро оказалось, что сделать он может немало. Пользуясь тем, что все связи царевича с вице-роем шли через него, Вейнгардт на другой же день ловко намекнул Алексею, что цесарь ему сейчас ничем не может помочь, потому и допустил московитов в Неаполь. В любом случае воевать с великим Петром из-за царевича империя не будет.

— Но ведь граф Шенборн обещал мне поддержку и защиту! — Возбуждённый царевич забегал по мрачной парадной зале замка, где, несмотря на то что в саду ещё царило бабье лето, было сыро и холодно, как в погребе.

— Граф Шенборн, при всём моём почтении к нему, — только винтик в государственной машине империи. Направляет же общее движение только сам император! — вслух заявил Вейнгардт, а про себя подумал: «И мы, чиновники! Я и господин Кейль!»

— Но ведь цесарь — мой свояк, императрица — моя прямая родственница, сестра моей покойной Софьи-Шарлотты! — От бессонных ночей (а после приезда Толстого царевич почти не спал) глаза у Алексея были красные и слезились. Чтобы хоть как-то заснуть, царевич каждый вечер глушил водку, благо, стараниями Румянцева, целая бочка зелёного змия была доставлена знакомцу повару в замок. Вот и сейчас, поутру, от царевича несло таким перегаром, что чистоплюй Вейнгардт поспешил достать надушенный платочек с вышитой монограммой и прикрыл свой породистый нос. Ему удалось звонко чихнуть, и все раздражающие запахи отлетели вместе с тем чихом. Вейнгардт повеселел и бодро согласился с царевичем: никто и не возражает, что император и его жена царевичу свойственники, но, с другой стороны, без разрешения того же цесаря Толстой и этот силач капитан навряд ли посмели бы так открыто явиться в Неаполь.