Игорь Лощилов - Предтеча [Повесть]

— Далась тебе, хан, эта вода. Глаза и уши царя не должны подвергаться опасности. Завтра у московитов праздник, не стоит их раздражать. Возьми также в рассуждение, что приехал князь Андрей. Воин он храбрый и на вашего брата злой. Срубит тебе голову — и останется твой царь без ушей.

Слова Лукомского словно масла подлили в огонь.

Чол-хан уже двенадцать лун носил звание бахадура [46] Бахадур — монгольский титул, присваивающийся за военные заслуги и акты безудержной храбрости. и за это время успел отвыкнуть от рассуждений и сомнений — бахадуры все делали верно. Ему ли бояться какого-то русского князька? Он хотел было высказать это Лукомскому, но решил, что неверному не понять мыслей избранного аллахом.

— Ха! — гордо выкрикнул он, стараясь выразить как можно больше презрения к словам своего гостя.

Подступивший гнев стеснил грудь, Чол-хан стал задыхаться и выскочил из юрты. По пути он ткнул ножом двух задремавших сторожей — теперь эти собаки не заснут до самого утра. Потом постоял, запрокинув голову к вызвезденному небу: протянувшийся через него Путь Большой Орды [47] Путь Большой Орды — Млечный Путь. падал где-то далеко за кремлевским холмом. Чол-хан перевел взгляд на расцвеченный огнями великокняжеский дворец.

— Не спишь, Ивашка! — пробормотал он и укрепился в своем решении.

В жарко натопленной опочивальне было душно. Вечерняя молитва не разогнала суетных мыслей — Иван Васильевич лежал без сна, вспоминая события минувшего дня.

С утра на него посыпались те непредвиденные малые дела, которые незаметно крадут время и мешают выполнить намеченное. Они-то и скрали дообеденную половину. После обеденного сна он навестил свою мать инокиню Марфу. Монастырская жизнь не укротила ее властную натуру. Она напомнила ему о долге главы великокняжеского семейства и сурово выговорила за обиды, чинимые младшему брату. Он молчал, не оправдываясь: мать есть мать. Потом попрекнула за небрежение к церковным делам: в Кремле, у него под боком, разваливается храм Успения присноблаженной богоматери, а там гробницы святых отцов русской церкви. Он послушно обещал начать поновление.

Приехав от матери, принимал торговых гостей из Персии. Они порассказали много диковинного, и, между прочим, о том, что видели там одного русича, возвращавшегося будто бы из индийских земель. Эта весть обрадовала и загладила неприятный осадок от разговора с матерью: шутка ли, в самые дальние царства проникли русские люди, и, значит, там про нас ведают…

А от дальних царств перешел к ближнему, которое более всего сейчас тревожило его. Слава богу, дела пока идут по московской сказке. Прошло уже полгода с той поры, как стало известно о готовящейся унии промеж Ахмата и Казимира. Но ее доселе нет! Ахмат заглотнул приготовленную в Москве приманку и сидит на крючке. Сиди-и-ит, иначе не прислал бы этого нахального щенка! Ничего, пусть присылает сюда целую свору, лишь бы не сорвался с крючка. Ради такого все стерпеть стоит, даже унижение…

Иван Васильевич вспомнил наглое лицо Чол-хана и свое недавнее крестоцелование. Вспомнил и застонал от стыда. Сколько нужно было сил, чтобы сдержаться и не выказать тогда своего гнева! Выходит, главная сила не в том, чтобы заставить себя сделать нечто, а в том, чтобы сдержаться и не сделать того, чего хочется. А как ему хотелось плюнуть в рожу этого поганца! Но нельзя, нельзя! Чол-хан обо всем расскажет царю, задирать его опасно. И завтра нужно наказать особо, чтоб басурманцев на площади не задирали…

Еще бы выдержать месячишка три, и войны в этом году можно не бояться. Да, пожалуй, три, не больше. Если станется сия богопротивная уния летом, то поход случится только осенью. А к тому времени крепости на границе будут — ну-ка, возьми нас тогда! Учнут приступный наряд везти, дак по осенней грязи много не подвезешь. Промеж крепостей пройдут — сила не та выйдет, быстро сломаем…

Ныне от порубежных крепостей многое зависеть будет. Как у них там дела? Андрей, слышал, вернулся, но ко мне еще не пожаловал. Мать, правда, успел навестить и про новый свой каприз сказать. Вот господь послал братца: каждый раз затаит в себе невесть что и матери бежит в подол плакаться, ровно дите малое! Ведь двадцать шесть годков стукнуло и пора бы уже но возрасту начать от юности своей трезвиться…

На недалеком птичьем дворе начали перекличку полночные петухи. Вскоре за ними заговорило часомерное било — наступил новый день. Он обещал быть нелегким, и великий князь решил еще раз обратиться за поддержкой. Он встал с постели, подошел к киоту, слабо освещенному красным светом лампады, опустился на колени: