Игорь Лощилов - Предтеча [Повесть]

— Пришедши латинский бискуп на новгородскую землю! — крикнул он.

И, откуда ни возьмись, явилась ряженая коза. «Бискуп» стал громко мекать, что должно было означать латинскую проповедь.

— А ины новгородцы слушать его богопротивные речи стали, — продолжал поводчик.

Стоявший до этого спокойно медведь поднялся на задние лапы, начал прислушиваться и вдруг заворчал — сначала тихо, утробно, потом перешел на рев. Вскоре они с козой ревели во все свои глотки, а толпа стала хохотать. И чем дольше они ревели, тем громче хохотали зрители.

Потом рев оборвался, а за ним стал стихать и смех.

— Исправься, вотчина новгородская! — провозгласил поводчик.

Медведь яростно замотал головой и снова заревел. Коза, приподняв верхнюю губу, изобразила улыбку и одобрительно закивала.

— Не хочешь повиниться, я те проучу! — Поводчик живо скинул зипун, под которым оказалась рубаха, размалеванная под кольчугу, вывернул наизнанку колпак, ставший похожим на боевой шлем, взял деревянный меч. А подбежавший гудочник нахлобучил на медведя рваную соломенную шляпу и воткнул в лапы метлу. Бойцы стали неистово махать своим оружием, причем медведь, к общему удовольствию толпы, направлял метлу совсем в другую сторону и убегал от поводчика.

— Вот вояка! — слышались возгласы.

— А и новгородцы не лучше. Торгаши да резоимцы [17] Резоимцы — ростовщики. — куды им супротив нас воевать!

— Сказывают, как рать увидят, так по закустовьям рассыпаются…

Кончилась битва тем, что медведь, отбросив метлу и шляпу, пустился наутек под свист и улюлюканье толпы. А потом наступило всеобщее веселье. Заиграли гудочник с гусельником, вышел в круг плясец, ставший выделывать разные колена, вскоре ему начал помогать возвратившийся медведь, и поводчик тоже не удержался — пошел по кругу вприсядку.

В перерыве скоморохов стали одаривать. Притащили разной снеди, живую курицу, жбан с пивом, а от боярыни прислали рубахи. Скоморохи подкрепились и начали второе действо.

— Ну-тка, Мишенька, покажь, как красные девицы белятся, румянятся, в зеркальце смотрятся, прихорашиваются! — выкрикнул поводчик.

Медведь сел на землю, стал вертеть перед рылом одной лапой, означавшей зеркало, а другой морду тереть.

— А как бабушка Ерофеевна блины на масленой печь собралась, блинов не напекла, только сослепу руки сожгла да от дров угорела?..

Мишка начал лизать лапу, ворчать и мотать головой.

— И как старый Терентьич из избы в сени пробирается, к молодой снохе подбирается?..

Медведь засеменил ногами, запутался и растянулся на земле.

Каждая медвежья выходка сопровождалась громким смехом. Зрители сами стали задавать вопросы, пытаясь перекричать друг друга, так что скоро во дворе поднялся сплошной гвалт. Поводчик посмотрел вокруг, потом подошел к медведю и что-то шепнул ему на ухо. Тот постоял в раздумье и вдруг страшно заревел. Его рык сразу же перекрыл голос толпы, и испуганные люди умолкли. Представление продолжалось…

Матвей, увлеченный потехой, попервости забыл о Просини и вспомнил о нем лишь к концу пляски скоморохов. Обернувшись, он увидел, что Просини мирно посапывает, уронив голову на стол. Похоже, что дело сделалось, и лекарь на несколько часов был выключен из того, уже нескоморошьего, представления, которое здесь могло произойти.

С приходом обоза предстояло немало забот, по Матвей все еще стоял у окна. Так трудно было оторваться от ласки не по-осеннему теплого солнца, красочного зрелища и людского ликования! Скоморошьи игрища издавна связывались в его памяти с большими праздниками: святками, масленицей, троицей, с обильным застольем, с широкой по-русски гульбой. Детство его, прошедшее в иночестве, не было богато развлечениями, тем ярче жили в нем воспоминания о народных празднествах. Задумавшись, он не сразу обратил внимание на тихие шаги, которые выдавало лишь легкое поскрипывание половиц. Не слышал он и шарканья по двери, не видел, как она стала медленно отворяться. Только когда негромко скрипнули ее петли, обернулся он и заметил руку, в которой мелькнул белый листок. Мелькнул и прошелестел на пол. Рука исчезла, будто ее и не было, а Матвей застыл, как во сне, когда надо бежать и не бежится. Наконец он стряхнул с себя оцепенение и с криком: «Эй, погоди, кто там?» — кинулся к двери. Рывком отворил ее и выбежал в сени. В них уже никого не было, только с лестницы, что вела во двор, донеслись быстрые шаги.

Матвей бросился на топот, но обладатель руки оказался проворнее — лестница была уже пуста. Стражник, поставленный охранять вход, стоял шагах в полустах, следил, вытянув шею, за представлением и гоготал, позабыв обо всем на свете. Пробеги мимо него леший — и того бы не заметил. Матвей бесполезно покрутился во дворе, медленно вернулся в комнату и поднял с пола небольшой лоскут бумаги. Он был сложен клином и запечатан с острого угла. На Руси так не складывали. Поколебавшись малость, Матвей вскрыл письмо. Оно содержало несколько строк, написанных латинскими буквами, а заканчивалось двумя словами, почему-то встревожившими его. Они сразу врезались в память Police vercol [18] Police vercol ( итал .) — Добей его! Было заметно, что писала их иная рука, да и чернила, похоже, были иными. В конце письма стоял небольшой оттиск восьмилучевого креста.