Игорь Лощилов - Предтеча [Повесть]

— Кирейка?! Не тот ли басурманец-от, кто допрежде при дворе нашем служил?! — воскликнул Полуектов. — Первостатейный плут, за то но приказу великого князя и был одного глаза лишен. Нашел король-от кого посылать — смехота!

— Чтой-то развеселился ты седни не в мере?! Сидел бы молчком и слухал, об чем князья толкуют! — одернул его Кошкин и влил в себя очередные полведра. — Князь верно сказал: Казимир с Ахматом в нашем деле первейшие помощники. Надобно Ахмату челом ударить и так все разобъяснить, чтоб внял он нашему слову. Токмо тута и есть самая загвозда: подручника кой-какого к царю не пошлешь, а первородные бояре все на виду, их Иван с Москвы не выпустит…

— Ну эту загвозду мы живо разгвоздаем, — сказал Лукомский и обратился к Лыке: — Вели, князь, писца кликнуть. Все, об чем тут давеча говорилось, на бумагу переложим и потом с верным человеком ее к Ахмату переправим— вот и вся недолга!

— Верно! — радостно зашумели гости и вернулись к прерванному.

Вскоре явился писец. Он деловито уселся в углу, откуда сразу же потек густой чесночный дух.

— Пиши! — крикнул Лукомский, недовольно покрутив носом. — «Царю царей, властелину четырех концов света, держащему небо и попирающему землю, великому воителю, притужившему всех, имеющих колени, преклонить их, повелителю семидесяти орд и Большой Орды, славному Ахмату московское боярство челом бьет!»

— Лихо закручено! — восхитился Кошкин. — Ахмат от радости слюной истечет — любит славословие! Сидит в помете, а все мечты о почете.

Лыко гордо вздернул голову и буркнул:

— Про колени-то лучше зачернить, с него и остального довольно. Давай дальше.

— «Жалуемся, великий хан, на данника твоего, а нашего господина — великого князя московского Иоанна. Живет он не гораздо, с насильством и алчно ко многим, грабит нас и в дела наши во все вступается: уделы от нас отбирает и другим в кормление отдает, судить нам своих людей не велит, родословец сам кроит как хочет, а несогласных отчины и дедины лишает и в изгои гонит. Да что нас, бояр? Братьям своим…»

— Погоди! — остановил писаря Лыко. — Здесь вот что впиши: «Много обид к нам великого князя, всего не пропишешь. Слыхом слыхали мы, что сидит у тебя ныне короля польского посол Кирей Кривой, который допреж-де у нас на Москве служил. Так он тебе много чего может добавить, как Иван до нас стал быть лих». А теперь дальше.

— «Да что до нас, бояр? — продолжил Лукомский. — Братьям своим и то обиды чинит ради окаянных вотчин, несытства за-ради своего. Ладно б в мирские, в духовные дела тож встревает, у монастырей земли грозится отнять, чтоб иноки в одной туге жили. И то нам в удивление, царь, что ты хоть иной нам веры, а такого глума не чинил и святых старцев наших не зазирал…»

— Что-то мы, бояре московские, будто не золотоордынскому царю пишем, а мамке в подол плачемся, — сказал Кошкин. — Надобно, чтоб Ахмат не токмо нашу, но и свою обиду понял. — Он повернулся к писцу: — Ты вставь сюда, что тебя, мол, свово господина, наш князь не чтит, поминков богатых не шлет и выход дани меньшит. С нас же продолжает драть три шкуры, и, значит, добро наше не к тебе идет, а к его пальцам липнет. И еще укажи такое: он, твой данник, сам восхотел называть себя царем и самодержцем всея Руси, а такого титла мы, дескать, еще отродясь ни от кого не сдыхали.

Писец закончил скрипеть пером, и Лукомский продолжил:

— «И оттого что дело княжеское он не по старине ведет, великое наше земское неустроение выходит. Сам знаешь, что котора земля переставляет свои обычаи, та земля недолго стоит. А как нонешний великий князь все наши обычаи переменил, так какого теперь добра ждать от нас? И вот решили мы отдать все это дело в рассуждение твоей милости. Ты давал Ивану ярлык на великое княжение, так ты и забери у него, а отдай его брату Андрею, который до нас и до всей старины ласков и не будет томить нас голодом, ранами и наготою…»

— Андрея-то убери до времени, — снова вклинился Лыко, — пропиши просто: другому князю. И про голод тоже не надо: наши бояре, слава богу, не с голоду пухнут, с жиру… И закончи так: «А буде не отступится Иван от великого княжения добром, то силою заставь. Коли возьмешь нас к себе в подручники, то дело быстро содеется». Подписывать как будем?

Гости сразу же уткнулись в мисы, будто три дня не ели. Лукомский оглядел их и усмехнулся:

— Подпиши просто: «Подлинную челобитную писали и складывали важные московские бояре числом… до полуста, а писать нам свои имена пока неможно». Вели теперь, князь, перенести все поубористее на аксамит, да станем думать, как это письмо до Ахмата довести.