Елена Арсеньева - Браки совершаются на небесах

А Александрина была только слабой женщиной. И все ее страхи, все горе, весь ужас и безнадежность минувшего дня выразились в жесточайшем нервном тике, который поразил ее. У нее начала трястись голова – и это осталось на всю жизнь. Когда Александрина была весела и безмятежна, это было почти незаметно, но стоило ей взволноваться или захворать, как дрожь проявлялась сильнее.

…Потом, спустя годы, когда Николая обвиняли в избыточной жестокости к декабристам и их женам, никто не задумывался, чем была вызвана эта жестокость и за что он мстил им всю жизнь. А может быть, за эти судороги, навеки обезобразившие любимое лицо его «маленькой птички»? Разве такой уж мелкий повод?..

Он все бы отдал ради нее! Он готов был на все, чтобы вылечить ее, вернуть ей прежнюю красоту и спокойствие! Но случилось так, что именно он, ее возлюбленный муж, причинял ей больше всего горя. Медленно убивал ее, при этом продолжая нежно и преданно любить.

Александрина еще и потому пользовалась такой любовью своей свекрови, что безотказно рожала детей своему мужу. В глазах Марии Федоровны, родившей десятерых, это было величайшей заслугой. Тот ребенок, которого носила Александрина в злосчастные декабрьские дни 1825 года, появился-таки на свет. Это была дочь Александра. Вслед за ней на свет родились Константин, Николай и Михаил. Менее плодовитые и больше любившие светские развлечения дамы перешептывались: «Велика ли доблесть – посвятить жизнь тому, чтобы беспрестанно рожать?!» Однако Александрина была очень огорчена, когда врачи в конце концов вынесли свой приговор: рожать ей больше нельзя, если не хочет совсем подорвать свое здоровье и до срока сойти в могилу. Один раз это уже было в ее жизни, но теперь приговор был окончательным и бесповоротным.

Александрина всегда была скорее нежной, чем страстной, она лишь отвечала на желания мужа, чем навязывала свои. Однако она прекрасно знала, сколь пылок, сколь ненасытен в любви Николай. И если приговор врачей означал фактически запрет на физическую близость с мужем для нее, то Николай по сути своей был не способен на воздержание. Будут другие женщины – Александрина понимала это. Но как ни надрывалось ее сердце от незнаемой прежде боли и ревности, она все-таки чувствовала, насколько глубоко ее муж уважает и любит ее. И не сомневалась: даже среди самых бурных связей ее имя не будет унижено. Изменяя ей физически, он всегда останется ей верен нравственно.

И она не ошиблась.

Пусть их по-прежнему нежные отношения были во многом только видимостью – но это была самая блистательная видимость на свете! Государь завтракал, обедал, ужинал со своей женой и каждую ночь, за исключением отъездов из Петербурга по делам, спал в ее опочивальне. Он и впрямь любил ее всю жизнь – вернее сказать, питал к этому хрупкому созданию страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, от него всецело зависимому. Он был самодержцем даже с женой, однако жена, в отличие от России, принимала эту неограниченную власть с радостью. Она по-прежнему была его прелестной птичкой, которую он держал в драгоценной клетке своего обожания, поил нектаром и кормил амброзией своей любви, убаюкивал мелодиями своих нежных признаний. Может быть, если бы птичка захотела улететь, он безжалостно подрезал бы ей крылья. Но в том-то и состояла гармония этой супружеской пары, что птичка никогда не желала покинуть свою клетку. Весь ее мир заключался в любви к мужу, она растворялась в нем – и не хотела знать, что вне этой любви существует еще какой-то совершенно другой мир. Потрясение, пережитое 14 декабря, тоже сыграло свою роковую роль. Александрина сознательно закрыла глаза на действительность – и уже не открывала их. Во всяком случае, старалась не открывать.

Она была добра, у нее всегда были наготове улыбка и ласковое слово для тех, кто к ней обращался, она раздавала свое золото нуждающимся, но среди этих нуждающихся в утешении и заботе она выбирала только самых красивых детей, самых милых стариков и самых хорошеньких, безропотных девушек. И это отношение к миру как к прекрасному, радостному саду поддерживала вся семья.

Доходило до абсурда. В последующие годы николаевскую цензуру упрекали за бесстыдное приукрашивание действительности. Однако это делалось вовсе не для того, чтобы скрыть от мира истинную картину российских бедствий. О них не должна была знать императрица!

России было запрещено говорить о том, что могло взволновать государыню. Она должна была жить в веселье – и умереть счастливой.