Иван Басаргин - Дикие пчелы

– Дурак ты, Федька, дурак. На Степана люди со зла говорят. И ты тоже с ними.

– Нет, не наговаривают люди на Безродного. Верно Устин Бережнов говорил, что как ни прячет все тайга, ан нет, откуда-то приходит к людям слух, что такой-то убивец, такой-то вор. А потом ты спросила, кто такой твой Степан? Нет. Вот и мы не спросили. А вообще сволочь он! Бандит. Ненавижу его!

– Брехун! Врешь! Все врешь! Назло мне говоришь такое! – запальчиво закричала Груня, бросилась на Федьку и начала молотить по его широкой груди своими кулачками.

– Да катись ты от меня! Вру – дорого не беру, – слегка оттолкнул Груню Федька. – И не ходи за мной. Не выспрашивай. Придет время – сама все узнаешь… – Федька повернулся и размеренно пошагал по тропе.

Первые сомнения заронены. Груня пришла домой, упала на кровать, перед глазами поплыли стены, потолок, закачался дом, будто снова она попала на пароход. Зарыдала. Не хотелось верить, что Степан занимается страшным делом. Прошло головокружение, слезы принесли облегчение.

Молодо-зелено. Выбежала на улицу, захотела узнать правду. Встретила Розова, в упор спросила:

– Феофил Иванович, говорят люди, что вы видели моего Степана у отца? Он там бражничал, а домой не заехал?

– Пустое. Откель мне видеть Степана Егорыча, ежели он в тайге блукает, корни дорогие ищет за-ради тебя. Был еще слых, что он много их нашел, в Маньчжурию подался. Прощевай! Недосуг. Кета вона пошла, надо на зиму, закрючить. Зима долгая. Спасибо старожилам, научили уму-разуму. Хлеба нету… – говорил скороговоркой Розов, пытаясь вырвать рукав из Груниных рук.

Увидела Груня Калину Козина, подошла к нему с той же болью.

– Дядя Калина, правда, что мой Степан…

– Сволочь твой Степан, – прервал Груню Калина, – для нас сволочь, а для тебя муж. Вот и решай, кто он.

– Федька сказал…

– Дурак Федька, а с дурака велик ли спрос. Иди себе, не мешай людям работать. Будешь Федьку соблазнять, узнаю, то обоих вожжами выпорю.

И заметалась Груня. Застучало часто чуткое бабье сердце. Как на беду, так и на радость стучит оно. А тут беда подошла – открывай ворота.

Самым добрым человеком оказалась Марфа. Она встретила Груню низким поклоном, как барыне кланялась. Марфа молола зерно на ручных жерновах. Выслушала Груню, усмехнулась одними глазами. Поняла, что на ее доверчивости можно хорошо проехать. Ответила:

– Ботало наш Федька. Не майся. Живи и горя не знай. Ты его ладно познала, хватит по-за глаза. Что там делает Степан – это их мужское дело. Будь у меня таким Калина, как твой Степан, я бы ему ноги мыла и опосля эту же воду пила. А то волосы расчесать недосуг. Замаялась. Не думай плохо о Степане. Ты вона разнаряжена, как барыня, а моя Параська невестится, и надеть нечего. Один сарафанишко – в нем спит, в нем и любится.

– Так я дам ей на сарафан, даже на два. Куда мне их?

– Это верно, правильно, от большого чутка не убавится.

– Заходите, когда будет время. Какого ей цвета подобрать?

– А любого. Не до цвета, абы новое было.

– И Федька ходит ремчаком – ему дам на обнову отрез сукна.

– Ну улестила, ну удружила. Премного благодарна тебе, – поклонилась Марфа. – Заходи когда-нибудь, Аграфена Терентьевна. А уж я забегу. Но Федька от отреза откажется, ежли узнает от кого. Вот бы ты дала денег на винтовку. В тайгу ему надо уже ходить, а тут денег на винтовку не соберем. Пятнадцать рублей – это деньги.

– Все дам, во всем помогу, – быстро-быстро говорила Груня. Будто утопающая хваталась за соломинку. Отвела душу с Марфой – теперь должно полегчать.

И все же кто сказал первым, что Безродный бандит? Тайга, ведь она безгласная. А вот пришли из ее дебрей плохие вести. Прав Устин Бережнов, что в тайге плохое и хорошее долго не спрячется. Кто же приносит эти вести? Может быть, ветер? А может быть, кто-то из людей подглядел? Но тогда почему же он не пошел в уезд и не сказал правду?

Правду? В тайге правда может дорого обойтись. Наверное, тот, кто подсмотрел убийцу, решил все же не ходить к властям. Рассказал своим дружкам, будто слышал от других, и на этом затих, как испуганная мышь в нору спрятался.

Марфа забежала вечером к Груне. Долго и терпеливо увещевала молодую бабу, советовала плюнуть на все разговоры. На каждый роток не накинешь платок.

– Вся жизнь – трын-трава. Раз живем и то не по-людски. Хоть ты поживи. Ну, будешь верить всякому, уйдешь от Степана, а куда? Куда? За Степана любая баба пойдет. Степан – сокол. Глаза у него соколиные. Да он тебя под землей сыщет и придушит. Знамо, придушит. Такие мужики измены не прощают. Это мой бы Калина только рукой махнул, – ворковала и ворковала Марфа, расчесывая шелковистые волосы негаданно обретенной подруге.