Иван Басаргин - Дикие пчелы

– Чув-чув-чув, сити-сить! – надрывалась невидимая птичка, просторно и голосисто. Тихо шумела тайга.

– Шарик! – прошептал Федька.

Из-за сопки раздался вой волчицы. Ей ответил волк. Значит, волчица предала Дьявола.

– Шарик! – Федор отбросил винтовку и кинулся к собаке. Дьявол ощерил клыки. Угрожающе подобрал лапы. Но вдруг ослабил их, вильнул хвостом и опустился на землю.

– Шарик, милый! Это я, Федька! Ну, Шарик!

Черный Дьявол устало закрыл глаза. Он был страшно худой. Торчали ребра, тазовые кости, свалялась шерсть. Видно, уже много дней пес сидел в петле. Он почти наполовину перегрыз ель, за которую была привязана петля, греб землю под корнями, но сил не хватило. Шарику еще повезло, он попал в петлю не шеей, а захлестнула она его через плечо, под лапу.

Козин быстро освободил пса из петли. Снял котомку, достал каравай хлеба, половину бросил псу. Дьявол долго нюхал хлеб. Пахло чем-то родным и знакомым. Ведь он давно не ел хлеба. Затем жадно схватил кусок и, почти не жуя, проглотил. Федор скормил всю булку. Постоял в раздумье, надел котомку, тихо сказал:

– Ну вот, Шарик, и свела нас судьба. Теперь сам решай, куда тебе податься. Я буду рядом. Хочешь – приходи, а нет – твоя воля. Ты спас меня, я – тебя. Но ты сделал великое дело: за всех отомстил разом.

Федор вернулся к ружью, снял петли. Зачем зверя губить без надобности? Шарик пристально смотрел вслед другу, словно решал, как ему быть.

Козин вернулся на таборок, прибрал в балагане, поправил крышу. Наготовил дров на ночь. Отрезал кусок хлеба: если придет Шарик, то может поесть. А когда солнце село, ушел на солонец.

Изюбры ходят на солонцы всю ночь. Но впотьмах трудно в них стрелять. Козин надеялся еще до сумерек добыть зверя. Лабаз, который он когда-то соорудил, был цел. По вбитым колышкам он влез на лабаз, уселся и стал ждать. И тут же на него навалился мокрец. Пока не слышно зверя на подходе, можно еще отбиваться, а вот когда начнет потрескивать сухими сучьями, тут уж не дыши. Отдай свое лицо и руки на съедение гнусу, иначе зверь уловит малейшее движение на лабазе и уйдет.

Чу! Вдали треснул сучок под копытом зверя. Федор замер. Но зверь долго стоял перед солонцами и чутко слушал тишину. Поверил тишине, смело пошел на солонцы. Постукивали копыта по корням елей, потрескивали сучья… И вот он вышел на чистинку, изваянный, как из меди, богатырь, будто из сказки пришел. На голове торчали тупые рога-панты. Поднял голову и замер. Что-то подозрительное он увидел на лабазе. Хотел повернуть назад, но выстрел подсек ему ноги. Тяжелый гул прокатился над сопками, раздробил тишину.

Ухнул филин. Пролаял на выстрел гуран. Тенью проскользила сова, тронула воздух крыльями-опахалами.

Козин слез с лабаза и подбежал к добыче. Маленьким топориком вырубил панты с лобной костью и повесил на сук. Начал свежевать зверя. Развел костерок, чтобы огонь подсвечивал, а дым отгонял гнус. Провозился до полуночи. Внутренности и кожу зарыл в яму, собрал окровавленную землю. Но как бы ни было убрано чисто, звери на этот солонец не придут, пока не пройдет дождь. Запах крови отпугивает. Мясо перенес в ключик, придавил камнями, чтобы не поели колонки и соболи. С факелом пошел на табор.

Шел, а сердце частыми ударами билось в груди, хотелось, чтобы Черный Дьявол поверил ему. Ведь для него возился с мясом-то. Себе бы и куска хватило.

Черный Дьявол поверил человеку. Но прежде чем прийти, он спустился в ключ, долго и жадно лакал воду, отдохнул и медленно пошел по следам человека. Съел хлеб. Лег на еловую кору и стал ждать. Он слышал выстрел, вздрогнул. Как всякий зверь, он стал бояться выстрелов, но не ушел.

При свете факела Козин увидел Черного Дьявола. Молча снял котомку, вытащил пудовый кусок мяса. Половину отрезал и отдал псу. Себе же заварил свеженины. Все было как-то привычно, будто Козин и Дьявол всю жизнь прожили вместе и никогда не расставались.

– Ешь больше, поправляйся, вся сила идет от нутра. Того, кто хотел тебя убить, ты сам знаешь, уже нет на свете. Заживем дружно и ладно. Да и хватит тебе бродяжничать по свету. Одному жить трудненько. Не жизнь, а нудьга. От скуки можно сдохнуть.

Пес, чуть склонив голову набок, слушал. Напряженно смотрел на друга, будто что-то силился вспомнить. Тихо и ровно горел костер. Козин лежал у костра, посматривал на звезды, и казалось ему, что они тоже на него смотрят, о чем-то спрашивают.

– Проклятые староверы, убили нашу Груню… А может, не они, а я? Я ее отпустил. Считай, теперь остались мы одни с тобой. Груня ни в чем не повинна. Дарьюшка мила, но Груня милее – за наше прошлое, за пережитое, выстраданное. А ить могли бы зажить хорошо. Уехать куда-нибудь. Но не приняла моя душа Груню, теперича казню себя. И жить-то неохота. Что Дарья? Добра, хозяйка, а вот нет той тоски, какая была о Груне. Нет – и баста!