Михаил Старицкий - Червоный дьявол

«Смеется надо мной, глузует!» — пробежало в голове Гали, и возмущенье, и обида, и отчаянье бурей поднялись в ней. Сердце ее сжалось от боли… Какой-то клубок подкатился к горлу.

— Домой, домой, домой! — вскрикнула она задыхающимся голосом, хватая руку отца.

«Господи, и как это, и за что полюбила я его?» — говорила себе Галя, подымаясь с белых подушек и убирая с лица в беспорядке рассыпавшиеся волосы, прилипшие к мокрому от слез лицу. Когда это сталося с нею? Когда?

Галя совсем села на постели, спустила ноги и устремила заплаканные глаза в темный угол. Солнце уже скрылось, и серые сумерки наполняли комнату. Да, это случилось на крещенье. Вот уже два года прошло с тех пор. Какой был тогда дивный, морозный день! На Днепре горожане сделали из разноцветного льда прекрасную иордань. Все цехи стояли со своими знаменами вдоль берегов Днепра. Солнце светило и тысячью ярких блесток играло на снегу и на льду; певчие пели, молодые горожане палили из мушкетов, а с Вышнего замка ревели гарматы. Они с Богданой весело болтали, рассматривали горожан, и вдруг взгляд их упал сразу на него. С детства Галя знала Мартына и даже играла с ним, но с тех пор, как он поступил в цеховое ученье, они не виделись совсем. Галя и не узнала сразу в этом статном и видном юноше того мальчишку, с которым играла когда-то.

— Какой красень! — обратилась она к Богдане, а Богдана и так не отводила от Мартына глаз.

Когда окончилось освящение, Мартын подошел к ним.

— Здравствуй, Галя, — произнес он приветливо и весело, не отрывая от нее восхищенных глаз. — Тебя и узнать нельзя.

Так полюбились они, так и отдала она ему свое сердце навек.

— Господи, да за что же я люблю его, за что?! — сжала Галя руки, и глаза ее загорелись, — Поганый, белобрысый! Волосы белые, глаза белые, как у щуки! — повторяла она с ожесточением, а губы ее дрожали все больше и больше, и слезы катились по щекам. — Нет, нет, не поганый, — шептала она, прижимая к груди руки, — такой милый, такой хороший, такой добрый, и глаза совсем не белые: добрые, славные, голубые, а какие черные и большие делались они, когда Мартын глядел на нее! И головка моя коханая! И усы мои золотые!

Галя снова залилась слезами и закрыла руками лицо. А он не любит ее, разлюбил, забыл, с Богданой смеялся все время, издевался над ней. За что, за что разлюбил он ее?! Разве она не так же любит его, как и прежде, разве б она за него и душу свою не отдала?! Тоска охватывала Галю все сильней и сильней. А тем временем Ходыка привезет из Цареграда отцовские товары, а тогда и свадьбу играть… И окрутят ее против воли, завяжут голову белой намиткой, и останется она, бедная, женой Ходыки на всю жизнь, навсегда! «Ух, как смотреть на него, как говорить с ним, как жить с ним всю жизнь?» Галя упала в подушки и зарылася в них с головой. И отчего она такая несчастная, такая бедная, такая одинокая? Если бы матуся жива была, разве б случилось с нею то, что теперь? Не к кому слова молвить, не с кем поговорить! Одна она, одна на свете, как палец, и никому до нее ни жалости, ни сожаленья нет!

Галя заплакала тихо и печально, вздрагивая своими узенькими плечиками. Что делать? Отца просить, плакать, молить? Галя отрицательно покачала головой. Да и зачем просить? Ведь Мартын не любит, не любит ее, так не все ли равно ей, за Ходыку идти или броситься под лед воды пить?! И зачем она передала ему через Богдану, что любит его, что рада за ним на край света пойти? Зачем? Для того, чтобы он смеялся над нею? С Богданой бы над своей Галей глузовал… Не подошел к ней… Боялся отца? Нет, если б любил, не побоялся бы никого! Даже слова через Богдану не переказал! «Ох, Мартын, Мартын! Сокол мой! — заломила Галочка руки. — За что ты разлюбил меня?! Один ты и был у меня на всем широком свете, да и тот…» Галя припала головой к ладоням рук. Долго вздрагивало безутешно ее маленькое тельце, наконец Галочка отняла руки от лица. «А может, и любит? — прошептала она тихо, устремляя взгляд с надеждой на образа. — Может, так только… на батька сердит?»

В комнате между тем совсем потемнело, и слабый свет лампадки едва освещал погруженную в сумрак горничку.

— Нет! Нет! Нет! — вскрикнула она вдруг с приливом горькой, острой обиды, схватываясь с постели и останавливаясь посреди комнаты. — Разве я ему не передавала через Богдану, что на край света уйду за ним, что надо торопиться, что не сегодня-завтра приедет Ходыка, а тогда уже пропаду я навек! А он не подошел даже… С Богданой говорил, Богдане усмехался… А! — вскрикнула она вдруг, замирая в каком-то мучительном подозрении, и вдруг глаза ее вспыхнули ревнивой догадкой; теперь женские мысли помчались уже безудержу, без размышления, как прорвавшие плотину волны. — Так, конечно, что ему во мне? К ней, к ней первой и пришел!.. Богдана первая красуня, Богдана земянка, у Богданы маетки, как у княгини! Только за что ж он дурил мое бедное сердце? Что он сделал со мной? — всплеснула Галочка руками и упала головою на стол. — Нет! Нет, только бы узнать наверное, а там… она уже знает что! — Галя поднялась, поправила лихорадочными движениями выбившиеся из-под повязки волосы, отыскала платок… Грудь ее высоко подымалась, глаза блестели возбужденно.