Юзеф Крашевский - Дети века

— Это не она! — воскликнула, заламывая руки, графиня. Подскочил дю Валь.

— Как? Кто бы это мог быть!

Догадываясь, что ее обманули, и что случилось нечто, чего она понять не могла, пылкая француженка подскочила к креслу и насильно открыла лицо пленницы.

Хотя последняя и старалась закрыть глаза руками, однако графиня и дю Валь мигом узнали в ней немолодую уже гардеробянку графинь, панну Франциску Жульскую.

С минуту стояли они остолбенелые.

— Что это значит, что ты там делала? — строго спрашивала графиня, но испуганная панна Франциска не хотела ли говорить, или не могла, только не сказала ни слова.

— Очевидное дело, — прервал дю Валь, — нас обманули! Но что же сталось с графиней Изой?..

Словно молния, блеснула мысль у графини, и она, взглянув на гардеробянку, схватила висевшую на стуле мантилью и прямо бросилась к жилищу падчериц.

Здесь все двери были заперты, с виду господствовала невозмутимая тишина. Слуга, сопровождавший графиню, начал стучать, но нескоро в комнате проснулись служанки.

— Кто там? Что такое? — послышались голоса изнутри.

— Отворяйте ее сиятельству!

После долгого ожидания отворили дверь, и показалась голова заспанной горничной.

Графиня, выхватив из рук лакея свечу, бросилась прямо в гостиную, откуда был вход в кабинет и спальни Изы и Эммы. Она прежде постучалась в первую, но дверь была заперта, и на повторенный стук ответа не последовало. Тогда она подбежала к другой двери, и за первым же стуком послышался голос Эммы:

— Что такое? Пожар?

— Прошу отворить!

— Что случилось?

— Прошу отворить!

Накинув наскоро утренний капот, Эмма отворила двери и остановилась на пороге.

— Где Иза? — нетерпеливо спросила графиня. — Где Иза?

— Иза? Вероятно, спит в своей комнате.

Обе обменялись взорами. Мачеха кипела внутренне, не зная, как поступить. Ей не хотелось поссориться с оставшейся падчерицею, а злость между тем подступала к сердцу.

— Ты должна знать, что сталось с Изой? — сказала она.

— А что же с нею могло статься? — спокойно отвечала падчерица. — Часа два тому назад мы разошлись, и она ушла к себе. Отчего же вы так беспокоитесь о ней?

Не отвечая на этот вопрос, графиня возвратилась к другой двери, постучалась и тогда только заметила, что ключ торчал в замке. Вместе с Эммой вбежала она в спальню. Постель была не измята, а в комнате ни души…

Со слезами графиня упала в кресло. Эмма стояла холодная и нисколько не взволнованная.

— Нечего сказать, отлично все улажено и удалось счастливо.

— Я ничего не знаю, — холодно отозвалась Эмма.

— О, ты не говори мне этого!..

— А если бы и знала, — молвила Эмма равнодушно, — то неужели вы полагаете, что я была бы обязана изменить сестре для вас? Сестре, которая вытерпела со мною долговременную неволю, бросилась, как в пропасть, уходя от той жизни, какую вы здесь уготовили с целью уморить нас…

Удивленная этим монологом, графиня подалась назад; никогда еще ни одна из падчериц не осмелилась упрекать ее в глаза. Было это как бы вызовом к битве.

— Об этом мы поговорим, сударыня, в другой раз, а теперь надобно послать погоню за сумасшедшей беглянкой.

— Кажется мне, это будет и поздно, и напрасно, — гордо отвечала Эмма, пожимая плечами.

Мачеха собиралась уйти, не желая открытой ссоры, как Люис, разбуженный дю Вал ем, от которого все узнал, вбежал в халате, осмотрелся, увидел одну только Эмму и спросил у матери:

— Что ж случилось? Она здесь или нет?

— Ушла! Не понравилась ей спокойная, привольная жизнь и захотела поискать другой.

— Может быть, еще можно настигнуть? — прервал Люис, посматривая искоса на Эмму. — Вы ведь остались.

— Прошу, граф, оставить меня в покое и не раздражать, — сказала Эмма сердито и решительно. — Бога ради, не вызывайте выражений, которые могли бы крайне огорчить вас. Все, что здесь случилось и происходит, все это по вашей причине, и все это обрушится вам на голову.

Люис расхохотался.

— Панны запаслись удалью, как вижу! — сказал он. Он подал руку матери, и они вышли.

Проходя по двору, они увидели, как дю Валь, взбешенный на неудачу, взяв лучших лошадей с конюшни и несколько человек, собирался в погоню за беглецами. Это было уже слишком поздно, но француз не хотел иметь на совести, что упустил какое-нибудь средство. По-видимому, Люису было более жаль лошадей, за драгоценное здоровье которых он боялся, нежели сестры, утраченной безвозвратно, по его убеждению. Он посмотрел на дю Валя, пробормотав имя любимой лошади, взятой французом, и пошел за матерью.