Юзеф Крашевский: Граф Брюль

Иезуит еще раз поднял глаза к небу и глубоко вздохнул.

Оба следили за каждым движением короля и не знали, что подумать. Никогда Август не был столь загадочным. Зная его, они были уверены, что сумеют поставить на своем, но дело было в том, чтобы не утомлять Августа, потому что в таком случае он всегда бывал долго недоволен.

Брюль посмотрел на Гуарини и показывал взглядами закончить начатое. Падре отвечал министру тем же взглядом, возлагая дело на него. Между тем, Август топтал ковер и думал о чем-то ином.

— Что ваше величество прикажете? — настойчиво спрашивал Брюль.

— Где, как, что такое? — пробормотал король

— С Сулковским…

— А с этим, да, да… — и опять ногами мял ковер. Наконец, как будто с большим усилием, повернувшись к Брюлю и указывая рукою на стол, произнес: — Бумаги эти до завтра.

Министр смутился, он не мог оставить подписание бумаг до следующего дня. Хотя он был уверен, что король не станет их читать, но боялся чего-нибудь неожиданного; он был слишком осторожен и рассчитывал разом покончить дело. Он и Гуарини незаметно переглянулись.

— Ваше величество, — заговорил тихо итальянец, — это такое горькое блюдо, не стоит его разделять на два дня.

Король не отвечал, потом обратился к Брюлю:

— После обеда в замке стрельба в цель.

От подобного сообщения Брюль смутился еще более.

— Последний олень очень долго нас промучил, — прибавил король, — но зато этот рогач стоил труда.

Он замолчал на некоторое время.

— А последний зубр издох, — прибавил он и вздохнул.

Часы показывали время, когда король обыкновенно захаживал к своей жене. Он велел позвать камергера. Брюль чувствовал, что его отпускают ни с чем. Он не знал чему приписать это упорство; Брюль и Гуарини опять поглядывали друг на друга. Король поспешил выйти, они вынуждены были пойти за ним из кабинета. Брюль увел иезуита в прилегающую комнату и бросил бумаги на стол.

— Ничего не понимаю! — произнес он.

— Терпение, терпение, — отвечал Гуарини. — До завтра! Это и не могло так скоро устроиться. Король ничего не сказал, но он свыкнется с этой мыслью, а так как ему невыносима возобновленная атака, то вы скоро поставите на своем.

Министр задумался.

— Но все-таки плохо! — произнес он. — В нем все еще осталась привязанность к Сулковскому.

Они начали тихо говорить и советоваться. После этого Гуарини отправился к королеве, а Брюль с бумагами домой.

Обыкновенно после полудня король в халате, с трубкой в зубах допускал к себе только тех, кто мог его забавлять: даже Брюль, если являлся в это время, также должен был забывать свою должность министра и играть роль шута; но министр являлся очень редко, так как в это время никто не был принимаем в замке, кроме домашних; поэтому опасности не было. Король забавлялся с своими шутами, ему нельзя было принимать никого, не принадлежащего ко двору, и если бы он даже дал приказание явиться постороннему лицу, то служители Брюля, под каким бы то ни было предлогом не исполнили приказания его, до тех пор, пока не получали дозволения от министра.

Со времен Августа Сильного оставался еще Иозеф Фрейлих, славный шут, который носил на спине громадный, камергерский серебряный ключ, который мог вместить в себя кварту вина. Прежде он был фаворитом короля Августа Сильного, теперь же остался как воспоминание о покойном. Брюль ему не доверял и поэтому старался насколько возможно удалять его точно так же, как и барона Шмиделя, но совсем прогнать отцовских служителей от двора Брюль не мог, потому Август на это не согласился бы.

За мостом у Фрейлиха был собственный дом. Там жилось ему хорошо, и он редко показывался в замке; но достаточно было для Августа увидеть его веселую и вместе смешную физиономию, как он помирал от хохота, хотя бы тот не успел еще произнести ни одного слова.

В этот день после обеда Брюля не было дома. У Фроша сделался флюс от пощечины, которую он получил от Шторха как будто шуткой; за что этот был наказан арестом на кухне, так что никому не могло показаться удивительным, когда король послал пажа за Фрейлихом, а так как шутки последнего казались еще смешнее, если перед старым шутом стоял барон Шмидель с меланхолическим выражением лица, то паж спросил, должно ли призвать Шмиделя; король отрицательно покачал головою и повторил:

— Одного Фрейлиха.

Велико было удивление Фрейлиха, когда он узнал, что ему приказано явиться в замок; он поспешил надеть одно из лучших пестрых платьев, которых у него было до трехсот; прицепил свой ключ, и как вихрь помчался пешком по мосту, придумывая чем бы забавлять короля. И у шутов бывают такие минуты в жизни, когда не хочется смеяться и смешить других; именно в таком расположении духа находился теперь Фрейлих: на лице его выражался смех, но в сердце была у него грусть. Он никому не говорил, что настоящее царствование приходится ему не по вкусу; прежние времена казались ему лучшими, хотя, в сущности, и тогда было худо. Долгая привычка смеяться по заказу и на этот раз помогла Фрей-лиху зажечь в себе искру веселости, которая светилась в его глазах и на лице, когда он явился перед королем. Кроме своего остроумия, Фрейлих умел очень ловко показывать фокусы, и на этот раз решил с этого начать.