Розмэри Сатклифф - Серебряная ветка

— Нет, цезарь, — ответил Флавий. — Мы оставили про запас еще один день, но он нам не понадобился.

— Что ж, лишний день про запас, ко-гда путешествуешь зимой, в ненастье, — разумная предосторожность. А нынешний; из всех зимних дней — самый ненастный… — Караузий, казалось, задумался на мгновение, что-то прикидывая, потом кивнул, словно соглашаясь с самим собой. — Ив самом деле, тащить десять человек лишних десять миль в этакую погоду жестоко… Декурион, садитесь все на лошадей и поезжайте назад, в Лиманий. Я подожду, пока Нестора не подкуют, и поеду дальше с этими двумя командирами из Рутупий. Мне хватит и такого эскорта. Юстин, к тому времени тоже спешившийся и стоявший с конем чуть поодаль, метнул на Флавия тревожный взгляд, но тот смотрел прямо перед собой, как на параде. Декурион напрягся:

— Ты отпускаешь эскорт, цезарь?

— Да, отпускаю эскорт, — подтвердил Караузий.

Декурион еще мгновение колебался.

— Но, сиятельный… — с трудом выдавил он.

— Счастливого пути, декурион. — Караузий даже не повысил голоса, но декурион резко отсалютовал и, отвернувшись, торопливо скомандовал отряду сесть на коней.

И только когда маленький отряд, вскочив верхом, ускакал, взметая снежную слякоть, по дороге в Лиманий, император обернулся к юношам, которые стояли возле, держа под уздцы своих лошадей:

— Кажется, я забыл спросить, согласны ли вы сопровождать меня?

Губы Флавия чуть дрогнули.

— Разве отказываются от чести сопровождать императора?

— Умный человек не отказывается. — Простоватое моряцкое лицо императора откликнулось жесткой усмешкой. — А кроме того, обратите внимание — ветер крепчает, а до Рутупий все пятнадцать миль, до моего же дома, куда я, собственно, направлялся, когда Нестор потерял подкову, меньше пяти, и там вас встретит огонь очага и вино получше рутупийского.

Таким вот образом, часа через два, приняв горячую ванну, Юстин с Флавием проследовали за рабом через двор большого дома, что стоял на краю скалы, высоко над морем, и оказались в северном крыле, и комнате, где их ждал император.

Просторная квадратная комната ярко освещалась светильниками на высоких бронзовых подставках, поленья пылали в приподнятом на британский лад очаге, наполняя комнату запахом горящей древесины. Караузий, стоявший у огня, обернулся:

— А-а, смыли снег с ушей. Ну садитесь, угощайтесь.

Они сели за столик, придвинутый к очагу, и отвели душу: еда была вкусная, хотя и довольно простая для императора — утиные яйца вкрутую, сладкое мясо горных баранов, тушеное в молоке, и вино, поистине лучше всех вин, как и обещал Караузий, что продавались в Рутупиях, — легкое, желтое, с привкусом солнца и юга, во флягах дивного цветного стекла, переливающегося, как голубиная шейка, во флягах, обвитых золотыми шнурами и усаженных драгоценными камнями.

За трапезой Юстину и Флавию подавали обыкновенные, бесшумно ступавшие рабы, за креслом же Караузия, обслуживая его одного, стояло необыкновенное существо; друзья раза два видели его издали, когда оно следовало по пятам за своим господином, но никогда еще не видали вблизи.

Очень маленького роста, изящный, как горная кошка, в плотно обтягивающих ноги штанах и шерстяной тунике в разноцветную клетку, тоже в обтяжку, как вторая кожа. Прямые черные волосы спадали густыми прядями по обеим сторонам лица, доходя до плеч, огромные глаза на и ярче благодаря окружавшим их синим линиям татуировки. Талию обхватывал широкий пояс темно-красной кожи, усаженный, как собачий ошейник, блестящими бронзовыми шишками, а за пояс был заткнут какой-то чудной музыкальный инструмент — изогнутый бронзовый стержень, с которого свисало девять серебряных яблок, издававших при каждом движении тоненький нежный звон. Но самое странное обнаружилось, когда он отвернулся, чтобы взять блюдо у другого раба: Юстин увидел прикрепленный сзади к поясу собачий хвост.

Странное существо прислуживало господину с радостью и гордостью, с какой-то даже сказочной торжественностью, резко отличавшейся от вышколенного, безликого поведения других рабов. Когда на стол подали третье — сушеные фрукты и горячие булочки — и Караузий отослал всех рабов, существо не удалилось вместе с ними, а улеглось по-собачьи у огня.

— Когда господина нет дома, Куллен спит в тепле на кухне. Когда господин приезжает домой, Куллен спит у господского очага, — безмятежно объяснил он, приподнявшись на одном локте.

— Хороший пес, Куллен. — Император взял гроздь сушеного винограда с красного самосского блюда и бросил Куллену. Тот поймал его на лету одной рукой быстрым и неожиданно красивым жестом. Его странное лицо расплылось в улыбке от уха до уха.