Сергей Мосияш - Фельдмаршал Борис Шереметев

Шереметев наблюдал за боем из-за рогаток, сидя в седле на коне. И в одну из таких стычек он увидел, как из этого клубка дерущихся выбежал русский воин, видимо потерявший коня или выбитый из седла, и побежал к лагерю, преследуемый янычаром на белом высоком коне. Турку ничего не стоило бы с высоты сразу зарубить пешего, но у того в руках был палаш, и он вертел им над головой, словно молнией, со звоном отбивая удары врага.

— Ах мать твою! — выругался Шереметев и дал шпоры застоявшемуся коню.

Тот рванул вперед, с ходу перескочил через рогатки и понес своего седока туда, где янычар гнал русского драгуна.

Турок настолько увлекся таким безопасным делом, как преследование пешего, что не заметил скакавшего к нему верхового. Фельдмаршал выхватил шпагу и, на полном скаку промчавшись мимо, разрубил янычару голову {260} 260 …выхватил шпагу… разрубил янычару голову. — Шпага — колющее оружие, реже колюще-рубящее. .

Когда Шереметев стал заворачивать коня, турок уже был на земле, а драгун, поймав поводья его лошади, пытался успокоить ее. Животное, потерявшее хозяина, храпело, вставало в дыбки.

Сунув шпагу в ножны, Шереметев подъехал к драгуну.

— Борис Петрович?! — вытаращил тот глаза. — Это вы?

— Ну я. Дай сюда повод. Все равно ты сейчас не сядешь на него. Разволновали животину.

Шереметев возвращался легкой грунью {261} 261 Грунь — тихая конская рысь. в лагерь, ведя в поводу белого красавца, с другой стороны, держась за стремя фельдмаршала, бежал спасенный драгун, бормоча с запыхом:

— Ой спасибо, ваше сия-тство… Ой спаси… Дай вам Бог…

Для въезда фельдмаршала пушкари откинули рогатку, кто-то молвил с восхищением:

— Как вы его славно ухайдакали, ваше сиятельство.

Измученный драгун, оказавшись у своих, сразу обезножел, опустился на землю, прохрипел:

— Братцы, пи-ить…

Шереметев поехал к обозу, где стояла царская палатка. Выскочившей навстречу девушке-фрейлине сказал:

— Скажи ее величеству обо мне.

Едва та исчезла за пологом, появилась молодая царица.

— Борис Петрович? — удивилась она.

— Ваше величество, Катерина Алексеевна, примите от меня в подарок сей трофей, — сказал Борис Петрович, протягивая повод.

— Ой, какой красавец! — молвила восхищенно женщина. — Прямо лебедь белая.

— Вот и назовите Лебедем, — посоветовал фельдмаршал и, осмотревшись, увидел царского денщика, приказал ему: — Чего рот раззявил, возьми повод, не царице ж за него иматься.

Поберег старый фельдмаршал Екатеринины ручки, хотя десять лет тому не он ли заставлял эти самые ручки отстирывать его пропотевшие, вонючие подштанники. Эх, время, время, чего только ты не начудишь!

А меж тем сражение продолжалось. Конницу сменяла пехота, пехоту — артиллерия. Трижды князь Михаил Голицын водил гвардейцев в атаку, когда нависала угроза прорыва турок в лагерь, и отбрасывал противника с немалыми для него потерями.

Из-за жары и нещадно палившего с неба солнца многие солдаты сбрасывали мундиры и ходили в атаку в нижних сорочках. А артиллеристы, те вообще раздевались донага, оставаясь в одних подштанниках у своих раскаленных, пышущих жаром пушек.

Все до последнего рядового понимали, в каком отчаянном положении оказалась русская армия, и поэтому дрались с остервенением обреченных.

Сражение шло весь день 9 июля без какой-либо передышки и не прекращалось с наступлением ночи. Всю ночь с обеих сторон стреляли пушки, трещали ружейные выстрелы. Полковые лекари сбивались с ног, перевязывая раненых.

Все поле от русских рогаток до турецкого ретраншемента было усеяно трупами погибших.

К утру перестрелка стихла, а высланные фельдмаршалом еще в темноте охотники за «языками» приволокли двух турок. Пленные показали, что в их лагере взбунтовались янычары, отказываясь возобновлять атаки, так как за один вчерашний день потеряли убитыми семь тысяч человек. И пришло сообщение, что сзади их русские захватили город Браилов.

— Это Ренне, — уверенно сказал Петр. — Молодец!

Кроме того, пленные сообщили, что-де сам султан велел визирю заключить мир, что об этом тоже кричали взбунтовавшиеся янычары.

— Ну что, Гаврила Иванович, — обернулся царь к Головкину, — а не попробовать ли нам предложить мир? Наши солдаты измучены до крайности, есть нечего. Выдержат ли второй день. Борис Петрович, что молчишь?

— А что говорить? Я солдат, нацелен на драку. А пленным я что-то не верю. Могут и соврать, недорого возьмут.