Сергей Мосияш - Фельдмаршал Борис Шереметев

— Петр Андреевич! — обрадовался Шереметев. — Я рад, что встретил своего.

— Как говорится, на чужой сторонушке рад родной воронушке, — улыбнулся Толстой.

Они действительно оба были рады встрече, хотя в Москве никогда не были близки и дружны. Но здесь, в чужой стране, встретились почти как родные. Обнялись, похлопали друг друга по спине.

— Ну как вы тут? — спросил наконец Шереметев.

— Как? Осваиваем морское дело, как велел государь. Как там на родине?

— Обыкновенно, — пожал плечами Шереметев. — Я уже давно из России.

— Когда выехал?

— В конце июня.

— Ну, я давнее — с двадцать шестого февраля. Поди, за это время много чего случилось? — спросил Толстой с каким-то намеком.

И Шереметев понял его, отвечал кратко:

— Да уж случилось, брат.

— Что ж мы так стоим-то? Давай зайдем в остерию, выпьем вина, посидим.

Они вошли в остерию, нашли свободный столик. Толстой заказал три бутылки вина, сам наполнил бокалы.

— Ну, за встречу, Борис Петрович!

— За встречу, Петр Андреевич, — поднял свой бокал Шереметев и, пригубив, похвалил: — Хорошее вино.

— Да уж, не сравнишь с нашей косорыловкой.

— Тут и палаты, брат, — вздохнул Шереметев, осушив бокал. — Все каменно, все изрядно. В Москве уголек оброни — и пол-Москвы как не бывало. А здесь…

— Тут, помимо камня, все улицы из воды-каналов, жители друг к дружке либо плывут, либо через мосты бегают, их тут более трехсот.

— Мостов? — ахнул Шереметев.

— Ну да.

— А каналов?

— Более чем полторы сотни. Город-то весь на островах, которых более ста.

— Да, дивны дела Твои, Господи! И живут ведь.

— Еще как живут! Богатеющая страна Венеция.

Допили одну бутылку, распочали вторую, наконец Толстой сказал:

— Доходило до нас: казнили заговорщиков-то. Их при мне заарестовали, а через три дня я уехал с волонтерами.

«Хорошо, что успел уехать», — подумал Шереметев, а вслух сказал:

— Всех четвертовали. И Цыклера, и Соковнина, и Пушкина.

— М-да… — задумчиво молвил Толстой. — Ты был там?

— Не. Болел. Государь уж выговаривал мне. Но мой дворецкий был, рассказывал, что на свиньях привезли гроб Милославского и поставили под эшафотом {43} 43 …гроб Милославского поставили под эшафотом. — Милославские — дворянский род, родственники первой жены царя Алексея Михайловича Марии Ильиничны (1626–1669), матери 13 детей, в том числе царя Федора Алексеевича, Ивана V Алексеевича и царевны Софьи, боролись за власть с родственниками второй жены царя Алексея Нарышкиными. . И вся кровь казненных на него лилась.

Шереметев заметил, как побледнел Толстой при последних словах. Оно и понятно: был в молодости Петр Андреевич адъютантом у Милославского, его сторону держал и по его приказу стрельцов на Кремль подымал в мае 1682 года — за Софью {44} 44 Софья Алексеевна (1657–1704) — царевна, дочь царя Алексея Михайловича и Марии Милославской, правительница Русского государства в 1682–1689 гг. при Иване V и Петре I. В 1689 г. отстранена Петром от власти. В 1697 г. после открывшегося заговора была пострижена в монахини под именем Сусанны. , против Нарышкиных, стало быть и против Петра, хотя тому всего десять лет тогда было.

— Да. Хорошо, что Иван Михайлович не дожил до сего дня, — сказал Толстой.

«А ты-то вот дожил».

Словно услышав мысли собеседника, Толстой продолжал:

— Я молод был. В его власти. Что приказывал, то и делал. А после, помнишь же, мы с тобой вместе с князем Голицыным {45} 45 Голицын Михаил Михайлович (1675–1730) — князь, генерал-фельдмаршал (1725), брат Д. М. Голицына. Участник Азовских походов 1695–1696 гг., Северной войны и Прутского похода. С 1714 г. — генерал-аншеф, в 1720 г. возглавлял гребной флот, одержавший победу при Гренгаме. С 1728 г. президент Военной коллегии и член Верховного тайного совета. Умер в опале. на Крым ходили, — молвил Толстой, словно оправдываясь за глупость молодости.

— Как не помнить… — усмехнулся Борис Петрович. — Вместе и улепетывали оттуда. Тебя, если честно, что спасло, Петр, — воеводство.

— Да, да, — согласился Толстой. — Я был воеводой в Устюге Великом, когда Петр Софью с престола ссаживал. Но, поверь слову, был бы в Москве, ее бы сторону не взял. Ей-богу! Но он-то, видно, помнил восемьдесят второй, хотя и мал был тогда.

— Еще бы не помнить: всех дядьев его на глазах перебили стрельцы. Зарубка на всю жизнь.

— Когда я узнал, что воцарился Петр Алексеевич, я сразу же присягнул ему. От чистого сердца присягнул. Веришь?

— Я-то верю… — молвил со значением Шереметев, берясь за третью бутылку.