Сергей Мосияш - Фельдмаршал Борис Шереметев

Что и говорить, фантазия у Петра на представления и лицедейства была богатая и щедрая сверх меры…

Царю доложили, что прибыл к нему казачий полковник Скоропадский. Петр, отложив перо, встретил полковника вопросительным взглядом: «Ну?»

— Государь, надо тебе к старшине, ушедшей с Мазепой, письмо написать с прощением им вины, коли воротятся, отстанут от изменника.

— Раз ушли с ним, значит, и они изменники.

— Нет, государь. Многие ушли с ним из боязни, считали всесильным его, чему и ты немало поспешествовал. Меня ведь тоже Мазепа звал за собой. Вот.

Скоропадский подошел к столу и положил перед царем лист бумаги, сохранивший перегибы пакета, сказал:

— Прочти, государь.

— Что это?

— Письмо ко мне гетмана Мазепы.

— Бывшего, полковник, бывшего… — сказал Петр, подвигая письмо ближе.

Он быстро прочел его, поднял потемневшие глаза на Скоропадского.

— И ты знал, что готовится измена? — спросил, заикнувшись от сдерживаемого гнева.

— Знал, государь.

— И промолчал?

— Промолчал, государь.

— Почему-у? — прищурился недобро Петр.

— Дабы голову сберечь, — горько усмехнувшись, отвечал Скоропадский.

— Т-так, — протянул Петр, как-то сразу смешавшись. — Так, так.

Он снова взглянул на письмо, а когда поднял опять глаза на полковника, в них светилась уже некая хитринка.

— А ведь ты молодец, Иван, что смолчал. Умница. Не дал мне на душу еще одного греха принять.

— Я тоже так думаю, государь. А мою верность тебе ты на Стародубе проверил.

«Так вот кто будет у меня гетманом, — подумал вдруг радостно Петр. — Сам Бог послал мне его, да еще с мудрым советом. Обязательно в день свержения и казни Мазепы провозгласим гетманом его — Ивана Скоропадского».

Хотел царь до времени умолчать об этом, но не удержался, прощаясь, спросил полковника:

— А что, Иван Ильич, ты б удержал булаву? А?

— Если дашь, удержу, Петр Алексеевич, — серьезно ответил Скоропадский.

Поздно вечером прискакал один из лазутчиков из-за Десны, ведший неустанно наблюдение за шведским лагерем.

— Государь, король сбирается на Новгород-Северский идти, уже авангарды выслал.

— Господи! — вдруг взглянул Петр на образ, висевший в переднем углу. — Спасибо за чудо сие, кое ты даруешь нам. — И трижды перекрестился истово.

Лазутчик в недоумении смотрел на царя, не понимая, о каком чуде идет речь. Ведь швед отправляется Новгород-Северский добывать, а это ж в трех милях от Погребков — царской ставки. Какое здесь чудо?

Но Петр-то с утра молил Бога, чтоб не поворотил король на Батурин или на худой конец помедлил чуть. А тут поворот, да куда — в обратную сторону.

— Господи, спасибо тебе за чудо сие.

Так никогда и не узнал царь, что не Господь обратил Карла в другую сторону, а неуемная жадность Мазепы, пожалевшего свои запасы, неумная хитрость старого интригана, перехитрившего самого себя.

Меншиков ускоренным маршем шел на юг из Горска, делая остановки только для кормления лошадей. В пути он получил приказ царя «доставать Батурин». Светлейший знал, насколько царь обеспокоен этим маршем, и поэтому каждый день слал к нему несколько нарочных с сообщением о своем местонахождении. Царь возвращал их с краткими записками: «Изволь спешить с наивозможным усердием».

И наконец к вечеру первого дня ноября Меншиков подошел к Батурину. Ворота были закрыты. На приворотной башне стоял полковник Чечел и несколько сотников.

— Открыть ворота! — властно потребовал Меншиков.

— Не могу, князь, без веления гетмана, — отвечал Чечел.

— Гетман изменил государю и отныне лишен булавы и власти.

— Того мы не ведаем, князь. Вот придет приказ от царя…

Меншиков понял, что Чечел тянет время, и поэтому прекратил переговоры, а отъехав, приказал выкатывать пушки и ставить их напротив ворот. Князь сам, скинув кафтан, зарядил одну ядром и взялся за фитиль. Три пушки почти одновременно рявкнули из темноты, три ядра ударили в ворота, проломив их. Со стен крепости началась беспорядочная ружейная пальба, засвистели пули. Но светлейший, не обращая на них внимания, взялся опять заряжать пушку, торопя остальных: «Скорей, скорей!»

С третьего залпа от ворот остались лишь болтающиеся щепки. Меншиков прыгнул в седло, выхватил шпагу.

— За мной, братцы!

Кавалеристы, любившие князя за его отчаянность, помчались за ним. Светлейший, срубив кого-то у ворот, помчался к сторожевому огню, горевшему у канцелярии. Сзади слышался ему привычный топот множества копыт. Было темно, со стен то там, то тут палили казаки.