Вук Драшкович - Ночь генерала

«Суп остынет, перестаньте болтать глупости», – вмешалась мать.

«Папа, рассуди нас», – воскликнула Гордана.

«Я, душа моя, думаю, что этот ваш Павка Корчагин – хороший и порядочный парень и что он был бы точно таким же, даже если бы не стал коммунистом, – улыбнулся он. – Ведь в конце концов ваши мама и папа в некотором смысле буржуи. Но ты же не можешь сказать, что из-за этого нас нельзя назвать порядочными людьми».

«Молодо – зелено, – покачала головой Елица. – Суп остынет. Ешьте, это будет умнее всего».

«Мама, ты не понимаешь всего величия той идеи, которая победила в России», – не унимался Бранко.

«Похоже, эта идея вносит разлад в семью, – она укоризненно посмотрела на мужа. И добавила: – Слишком много ты им позволяешь».

«У меня шина порвалась на велосипеде, а мама не дает денег на ремонт», – подал голос и Войислав.

«После обеда получишь деньги, сынок». – Она погладила его по голове.

«И что теперь? – спрашивал он сейчас сам себя. – За пару часов до казни рассуждать с женой о том, что внесло раскол в их семью? Спрашивать ее, на чьей она стороне? На стороне мужа и одного из сыновей или дочери и другого сына? Я потерпел поражение в собственном доме. Двое моих детей пошли за Тито, а один – за мной. Можно ли считать поражение отца победой сына? И наоборот? От своих собственных детей, на чьей бы они стороне ни были, я убежать не могу. Ни от кого из них я не могу и не хочу отречься, что бы они ни думали и ни чувствовали. Не могу и не хочу отречься ни перед самим собой, ни перед Богом, ни перед Елицей. Да, ни перед ней. И если она в этом сомневается, я должен ей об этом сказать. Дети – это то, что выше нас, что всегда наше, с кем бы они ни пошли по жизни. Так Елица, и должно быть. Почему ты захотела прийти? Что тебя заставляет – твои чувства ко мне или просто супружеский долг? И простила ли ты меня?»

«Мы больше не можем оставаться под одной крышей», – она встретила его неподвижно сидя за столом в столовой.

Была уже почти полночь, и он, как сейчас ему вспомнилось, удивился, что дети еще не спят.

«Ты опозорил и меня, и себя, и всех нас, – сказала она и бросила ему под ноги пустой чемодан. – Собирай вещи и сейчас же уходи!»

«Что с тобой? – он сел по другую сторону стола. – Что это за цирк?»

«И у тебя еще хватает бесстыдства спрашивать! – она вскочила. – Вон из моего дома! Ты не муж, не отец, ты не мужчина!»

«Ничего не понимаю. Успокойся. Ты что, сума сошла?» – недоуменно проговорил он.

«Это приличный дом, а не столовая для твоих шлюх. Убирайся!»

«Успокойся, прошу тебя. И тише, тише, соседи же могут услышать».

«Пусть все слышат! И без того все давно знают! Только я, дура, ничего не замечала. С ней и с ее мужем ко мне на обед, а вечером на любовное свидание. Фу! И как тебе только не стыдно?!»

«Ты что же, подозреваешь меня и госпожу Наталию? Елица, зачем ты слушаешь, что болтают злые языки!»

«Ты сказал, что поедешь на выходные в Ниш, по службе. А сам с Наталией в Соко Баню. Вот он, твой Ниш!» – и она заплакала.

«Но я просто заехал в Соко Баню по дороге из Ниша и там случайно застал…»

«Не лги! В Нише ты не был. Я знаю каждый твой шаг и каждую минуту».

«Кто ты такая? – не выдержав, закричал на нее и он. – Супруга и мать, жена офицера или шпионка? По какому праву ты за мной следишь? Я такое терпеть не намерен».

«А по какому праву ты меня так позоришь? Убирайся вон! – она открыла чемодан. – Чего ты ждешь, собирайся! Может, ты хочешь, чтобы я собрала твои вещи?»

«Никто не имеет права выгнать меня из моего дома и разлучить с моими детьми», – он схватил чемодан и треснул им о стену.

«Хорошо хоть вспомнил, что у тебя есть дети. Ну-ка, скажи, сколько твоим детям лет? В какой класс они ходят?»

«Папа, прошу тебя, останься!» – влетел в комнату Войислав и прижался к отцу.

«Иди отсюда», – вбежал Бранко и утащил младшего брата в гостиную. «Отец, мама права!» – крикнул он оттуда с заносчивостью гимназиста.

«Если у тебя хватит бесстыдства остаться, то уйду я, – Елица направилась к дверям. – И я с собой не возьму ничего, уйду в чем есть».

«Стой! – крикнул он и схватил жену за руку. – Ты что, хочешь, чтобы завтра весь Белград трубил о бегстве из дома жены полковника Михайловича?!»

«Не жены, а прислуги полковника! – расхохоталась она издевательски и при этом всхлипывая. – Я живу не как жена, а как твоя прислуга. Мой покойный отец свою прислугу уважал больше, чем ты меня. Ты меня просто не замечаешь. Твои улыбки – ложь, твои знаки внимания – притворство. У тебя испорченная душа и сердце», – она опустилась на ковровую дорожку в прихожей и уткнулась головой в колени.