Дмитрий Мережковский - Юлиан Отступник

Занавеска откинулась, толпа зрителей отхлынула, и две молодые каппадокийские кобылы, белая и черная, впорхнули в конюшню, вместе с молодой наездницей, которая ловко, с особенным гортанным криком, перепрыгивала с одной лошади на другую. В последний раз перевернулась она в воздухе и соскочила на землю-такая же крепкая, гладкая, веселая, как ее кобылицы; на голом теле виднелись маленькие капли пота. К ней подскочил с любезностью молодой щегольски одетый иподиакон из базилики св. Апостолов, Зефирин, большой любитель цирка, знаток лошадей и завсегдатай скачек, ставивший огромные заклады за партию «голубых» против «зеленых». У него были сафьянные скрипучие полусапожки на красных каблуках.

С подведенными глазами, набеленный и тщательно завитой, Зефирин более походил на молодую девушку, чем на церковнослужителя. За ним стоял раб, нагруженный всевозможными свертками, узелками, ящиками тканей — покупками из модных лавок.

— Крокала, вот те самые духи, которые ты третьего дня просила.

С вежливым поклоном подал иподиакон наезднице изящную баночку, запечатанную голубым воском.

— Целое утро бегал по лавкам. Едва нашел. Чистейший нард! Вчера привезли из Апамеи.

— А это что за покупки?-полюбопытствовала Крокала.

— Шелк с модным рисунком — разные дамские безделушки.

— Все для твоей?..

— Да, да, все для моей благочестивой сестры, для набожной матроны Блезиллы. Надо же помогать ближним.

Она полагается на мой вкус при выборе тканей. С рассвета бегаю по ее поручениям. Совсем с ног сбился. Но не ропщу, — нет, нет, не ропщу. Блезилла такая, право, добрая, такая, можно сказать, святая женщина!..

— Да, но, к сожалению, старая, — засмеялась Крокала.-Эй, мальчик, вытри поскорее пот с вороной кобылы свежими фиговыми листьями.

— И у старости есть свои преимущества, — возразил иподиакон, самодовольно потирая белые холеные руки с драгоценными перстнями; 'потом спросил ее шепотом, на ухо:

— Сегодня вечером?..

— Не знаю, право. Может быть… А ты мне хочешь что-нибудь принести?

— Не бойся, Крокала: не приду с пустыми руками.

Есть кусочек тирского лилового пурпура. Что за узор, если бы ты знала!

Он зажмурился, поднес к губам два пальца, поцеловал их и причмокнул:

— Ну, просто загляденье!

— Где взял?

— Конечно, в лавке Сирмика у Констанциевых Бань — за кого ты меня принимаешь? -Можно бы сделать из этого длинный тарантинидион. Ты только представь себе, что вышито на подоле! Ну, как ты думаешь, что?

— Почем я знаю. Цветы, звери?..

— Не цветы и не звери, а золотом с разноцветными шелками — вся история циника Диогена, нищего мудреца, жившего в бочке.

— Ах, должно быть, красиво!-воскликнула наездница. — Приходи, приходи непременно. Буду ждать.

Зефирин взглянул на водяные часы — клепсидру, стоявшую в углублении стены, и заторопился.

— Опоздал! Еще забежать к ростовщику по делу матроны, к ювелиру, к патриарху, в церковь, на службу.Прощай, Крокала!

— Смотри же, не обмани, — закричала она ему вслед и погрозила пальцем:— шалун!

Иподиакон, со своим рабом, нагруженным покупками, исчез, поскрипывая сафьянными полусапожками.

Вбежала толпа конюхов, наездников, танцовщиц, гимнастов, кулачных бойцов, укротителей хищных зверей.

С железной сеткой на лице, гладиатор Мирмиллон накаливал на жаровне толстый железный прут для укрощения только что полученного африканского льва; из-за стены слышалось рыканье зверя.

— Доведешь ты меня до гроба, внучка, и себя до вечной погибели. — О-хо-хо, поясница болит! Мочи нет!

— Это ты, дедушка Гнифон? Чего ты все хнычешь? — промолвила Крокала с досадою.

Гнифон был старичок, с хитрыми слезящимися глазками, сверкавшими из-под седых бровей, которые шевелились, как две белые мыши, — с носом темно-сизым, как спелая слива; на ногах у него пестрели заплатанные лидийские штаны; на голове болталась фригийская войлочная шапка, в виде колпака, с перегнутой наперед остроконечной верхушкой и двумя лопастями для ушей.

— За деньгами приплелся? — сердилась Крокала.Опять пьян!

— Грех тебе так говорить, внучка. Ты за мою душу ответ Богу дашь. Подумай только, до чего ты меня довела! Живу я теперь в предместье Смоковниц, нанимаю подвальчик у делателя идолов. Каждый день вижу, как из мрамора высекает он, прости Господи, образины окаянные. Думаешь, легко это для доброго христианина? А?

Утром глаз не продерешь,-уж слышишь: тук, тук, тук,колотит хозяин молотком по камню — и выходят, одни за другими, гнусные белые черти, проклятые боги — точно смеются надо мной, корчат бесстыдные хари! Как же тут не согрешить, с горя в кабак не зайти да не вылить?