Сергей Марков: Юконский ворон

Егорыч перекрестился, вспомнив о замерзшем индейце. Ведь и Загоскин видел все это своими глазами. Дня три назад к стенам редута примчалась собачья упряжка. На нартах с полозьями из мамонтовой кости стоял неподвижно человек, закутанный в меха и плащ из лосиной кожи, облепленный сверху обледеневшим снегом. Снежная кора блестела на солнце, поблескивал и голубоватый ствол ружья, крепко зажатого в руке индейца. Егорыч первым подбежал к нартам. Собаки тяжело дышали, высунув языки. Их слюна замерзала на лету, падая на сугроб подобно каплям стекла. Начальник Михайловского редута несколько раз окликнул индейца. Тот молчал. Тогда Егорыч взял его за плечо. Удивительно легкое тело покачнулось и рухнуло вдоль нарт. Раздался легкий стук, как будто упало длинное промерзшее полено. Индеец был мертв!

На аляскинском морозе, на ветру, он не смог сдержать бег собак; они мчали его сквозь белые равнины, пока сердце человека не остановилось.

Тело, завернутое в лосиный плащ, похоронили, вернее — водрузили привязанным к доске между вершинами двух лиственниц за стеною редута.

Михайловский редут стоял на небольшом острове; неподалеку от него вились голубые рукава устья Квихпака — так назывался великий Юкон. Остров Михаила — ледяная тундра, поросшая карликовыми березами; земля оттаивает здесь летом лишь на три дюйма, дальше идут слои вечной мерзлоты, а потом — ноздреватая вулканическая почва. Тело индейца нельзя было предать земле…

Голубая лавина рассвета подошла к бастионам редута. В начале полярного утра Загоскин встал. Это был высокий человек лет тридцати. Он посмотрел при свете печи на толстые карманные часы и громко щелкнул крышкой. Пора выступать! Поверх меховых одеяний и лосиного плаща Загоскин надел походную сумку, пристегнул к поясу пистолет и компас. Толкнув плечом обледеневшую дверь, он вышел из жилья. Было уже так светло, что различался труп индейца, покачивавшийся, как маятник, между лиственничными стволами.

— Ваше благородие… На погибель идете, — сказал Егорыч, указывая на тело индейца. — Да еще пешком! Обождали бы до весны. Сердитесь не сердитесь, а в книге я записал, что вы насчет мороза упреждены были…

— Время не ждет, Егорыч. Да можно без благородия, к тому же я и чина лишен… Ну, индейцы готовы? — И он крикнул что-то по-индейски, постучав в окно хижины, где жили промышленные.

— Вам виднее, Лаврентий Алексеич, — сказал Егорыч. — А Кузьма с Демьяном сейчас оболокутся и выйдут. Да вы более на Кузьму надейтесь — он все же дольше среди русских жил. Доглядывайте за ними; беда с этими индианами-новокрещенами. Не ровен час — копье в спину всадят… Когда ждать вас, что в Ново-Архангельск отписать?

— Напиши: бывший флота лейтенант Загоскин выполняет приказ Компании. Сего числа он вышел из редута но льду Квихпака к вершине реки… Егорыч, а ежели что со мной произойдет, пусть отпишут в Пензенскую губернию… Погляжу, не замело ли чертеж.

Легко ступая по звонкому, остекленевшему от ветра сугробу, Загоскин подошел к стене редута. Под самым палисадом — чтобы не замело снегом — на снежном откосе был изображен грубый чертеж. Бывшие аманаты, новокрещены Кузьма и Демьян, боясь колдовской силы карандаша, начертили на сугробе обломком кости Юкон, его рукава, границы залива Нортон. При этом индейцы объяснили, что палисад надо считать Великими Горами — там истоки Квихпака, а скат сугроба — спадом реки в море… Вот единственная карта похода!

Когда они все трое вышли из ворот редута и миновали заиндевевшие бастионные пушки, над тундрой занялась багровая заря.

Безветрие и холод. Сугробы покрыты свежим легким снежком, под ним плотный, как литое железо, пласт давнишнего снега. Шаги бесшумны. Новокрещены несут на спинах припасы — мешки пельменей с олениной из Ново-Архангельска, мясо, чай, похожий на камень хлеб, леденцы, которые плотнее свинцовой пули…

Путники вошли в рябиновую рощу. На деревьях висели алые грозди, пощаженные птицами. Загоскин невольно протянул руку к запорошенной снегом ветке. Ветка вырвалась, осыпав его искристой пылью.

— Чет-нечет, — загадал он и снова потянулся за яркой гроздью.

Пересчитав ягоды, он улыбнулся и сунул гроздь в сумку. Вспомнился пензенский сад, покрытый плесенью забор, кольцо калитки. Суждено ли ему возвратиться к рябинам отчизны?

Три человека все идут и идут по льду Квихпака. Им нужно дойти, совершив путь не в одну сотню верст, до ближайшего поста Российско-Американской компании, или до «одиночки», как здесь его называли. Там, у очага, сидит длинноволосый и безбородый русский креол — приказчик. Он ждет, когда к нему прибредет индеец со шкурами выдры или красной лисицы. Они вспрыснут сделку крепкой русской водкой и надолго расстанутся друг с другом. И опять он один, только сверкание снега вокруг, треск бревен хижины и тявканье красной лисицы, которая стелется по сугробу, как огонь оставленного костра.