Сергей Марков - Юконский ворон

Он предъявил соответствующую бумагу, а затем полез в карман голубого мундира и извлек медную печать и сургуч. Один из жандармов услужливо подал свечной огарок и ровно нарезанные куски бечевки. Офицер старательно разложил все это на столе. Двуглавый орел тускло мерцал на кружке печати. Офицер молча придвинул к себе чернильницу и перо и стал что-то писать. По тому, как он медленно и ровно выводил заглавные буквы, видно было, что он любит свое дело.

— Но это насилие! — громко сказал редактор.

Жандармский офицер прервал писание и поднял на него глаза. Загоскин увидел, что жандарм — уже пожилой человек с дряблыми по-старчески щеками и рыжими усами; один ус короче другого.

— Все это слова и слова, господа сочинители, — глухо сказал офицер, прикрыв глаза большими, очень выпуклыми веками. — Я вас в Петропавловскую крепость везти не собираюсь. Просто налагаю запрет на вашу деятельность и беру для осмотра бумаги. Какое тут насилие? Сведущие, вполне образованные люди исследуют ваши бумаги, решат и, если в них ничего не содержится, отдадут вам обратно. А вы за это время отдохнете, с мыслями соберетесь. Несомненная польза для здоровья. — Офицер осторожно придвинул к себе оттиски повести Загоскина и положил на них белую перчатку. — Не бережете здоровья своего, — с укоризной сказал офицер. — Какой ущерб от всевозможных воспарений! Свинцовая пыль, краска, согбенное положение тела при писании, порча органов зрения, дыхательных путей. Ежели завести статистику о причине смертей сочинителей — получится довольно грустная картина…

Редактор молчал. Замолчал и офицер. Жандармы за его спиной дышали, как лошади. Офицер провел левой рукой в перчатке по краю стола.

— Чистейший свинец! — Жандарм показал почерневший палец. — Сочинители сами укорачивают свою жизнь, а ропщут на корпус жандармов. Если бы мне дозволили, я устроил бы все к общему благу. К чему в империи существует так много различных изданий? Один перевод свинца, порча здоровья, неприятности… Следовало бы выпускать одни «Главные полицейские ведомости» с прибавлениями по части литературы и наук, в различных выпусках, для образованных сословий. Польза была бы неизмерима. И к сочинительству надлежало бы допускать только людей отличного здоровья, пригодных к прохождению воинской службы. Распишитесь под протоколом, вот здесь… Весьма благодарен…

Офицер ловко перетянул бечевкой листы набора с повестью Загоскина и зажег сургуч. Горячая лава упала на бумагу. Жандарм медленно размазал сургуч и опустил на него печать. Двуглавый орел распростер на бумаге острые крылья.

— Чем, однако, вызвано запрещение— спросил человек во фланелевой куртке, не глядя на офицера.

— Господин министр по докладу ценсурного комитета остался недоволен статьей о крепостном праве, — объяснил офицер. — Кроме того, в сочинении Лажечникова об индейцах…

— Загоскина, — невольно поправил редактор.

— В сочинении об индейских племенах господин министр усмотрел призыв к неподчинению верховной власти.

Загоскин и редактор напряженно слушали, что скажет офицер дальше.

— Господин Лажечников…

— Загоскин, — снова сказал человек во фланелевой куртке.

— Путаю я всегда этих сочинителей — оба историей увлекаются. Так, у господина Загоскина описан случай свержения какой-то девицей начальника над дикарями. Нельзя. Пусть подобный случай даже и произошел. Но зачем его выделять? Вот если бы описать, как дикари молятся всевышнему за здравие царствующего дома…

Офицер мечтательно вздохнул.

— Заговорился я с вами, господа, — сказал он и передал сургуч унтеру, прибавив — Опечатай приборы.

Офицер поднялся со стула и потянулся за бумагами, лежащими в конце стола. Вслед за этим раздался глухой стук — на пол упал горшок с померанцем. Офицер задел его эфесом сабли.

— Какая жалость!.. — сказал он растерянно. — Я ведь сам любитель… Citrus vulgaris…

Редактор стоял не шелохнувшись. Красные пятна горели на его щеках. Цветок лежал на полу, была отчетливо видна сеть тонких белых корней в черных комьях земли.

— Прискорбная случайность, — промолвил сокрушенно жандарм, склоняясь над цветком и трогая черепки концом сабли. — Помочь ничем нельзя-с. Стебель сломан… Хрупкое создание…

— Кончайте скорей свою церемонию! — крикнул редактор, отворачиваясь к стене. На нем лица не было. Плечи тряслись под фланелевой курткой.

Когда все бумаги, станки, шкаф были опечатаны, жандармы ушли, унося с собой кипы бумаг.